Ведьмак: назад в СССР 4 - Игорь Подус

росчерка, рвущих чужеродную плоть на мелкие лоскуты. В запаре выпустив шестую пулю, я прекратил стрелять и шагнул вперёд. А затем по футбольному ударил по отлетевшей к ступням тетушки, голове червя переростка.

Голова врезалась в стену и яростно кружащиеся челюсти, словно бензопила вспахали пропитанную креозотом древесину. После этого обрубок плоти шмякнулся на пол и начал биться в агонии, вместе с остальным, извивающемся телом потусторонней твари.

И лишь через минуту дед Щукарь наконец выдернул штык из тела, начавшего затихать существа и устало опустился на стопку ящиков.

— Что-то уж больно стар я стал, для всего этого дерьмеца — пробормотал дед, и положив винтовку себе на колени, устало вытер пот со лба. Затем он посмотрел на меня и удовлетворённо кивнул. — А ты лейтенант молодец, не струхнул, да и стрелял метко. И кстати, это ты сам додумался силу в патроны вливать или кто-то подсказал?

— Жизнь заставила самому научиться — признался я.

— Это хорошее умение. Я сам видел, как один мой старый товарищ так часто делал, жаль мне такое не доступно.

— Это почему же? — удивился я, вспомнив нестерпимо пылавший кончик штыка и тот эффект который он произвел, воткнувшись в тварь.

— Да потому что от моей силы, да наговоров, порох загорается. Да и стар я уже эксперименты городить. — Изрёк дед и вытащив из кармана брезентовой куртки кисет, начал ловко закручивать самокрутку из куска газеты.

Причем как я подметил, подкурил он её от собственного пальца. А едва раскрутив самокрутку и выпустив струю крепкого, самосадного дыма, дед Щукарь уставился на расположившийся к нему задом круп Авдотьи Никитичны и громко хохотнул.

— Авдотьюшка, голуба моя, а что это ты так выгнулась, да в стену лбом уткнулась, али задумала на старости лет чего непотребного? — спросил дед и ещё раз хохотнул. — А то ведь не смотри что мне почти девяносто, могу и пристроиться по старой памяти.

Услышав деда, тётушка подскочила словно ужаленная и оправив платье, принялась быстро завязывать на голове, слетевший цветастый платок, при этом я заметил её раскрасневшиеся щёки и явное нежелание замечать продолжавший медленно извиваться, труп потусторонней твари.

— Ну мля, дурак. Хоть бы парня постеснялся, конь ты старый — возмутилась дородная тетушка и как ни в чем не бывало, переступив хвост твари, пошла к выходу.

— Авдотья, стоять! — приказал Щукарь, как только тётушка ступила на порог.

— Ну стою. Чего надо? — спросила она и картинно упёрла руки в бока.

— Погодь, не уходи Авдотьюшка, сейчас кой чего проверю — сказал Щукарь и пыхтя самокруткой, направился к выходу.

Выйдя за порог, он осмотрелся и принюхивался, при этом дед доставал из кармана по одному винтовочные патроны и неспешна заряжал трёхлинейку. И только после того как Щукарь убедился, что опасность миновала, он вернулся в сарай и при этом как бы невзначай хлопнул тетушку по заду, вызвав кокетливое айканье.

— Все Авдотья, можешь топать до своих любимых узлов, только иди точно по своему следу как сюда шла, и не вздумай куда-то свернуть, иначе пропадешь в болтине — настоятельно предупредил он и в этот момент тетушка охнула и что-то вспомнив, резко обернулась.

— Ну вот, с твоими причудами чуть не забыла. Тебе же баба Матрёна записку наказала передать — сказала она и пошарив в области пышных грудей, словно фокусник извлекла на свет, много раз свёрнутый листочек в клеточку.

Затем она выскочила наружу, а Щукарь извлёк из кармана треснутые очки в проволочной оправе и не надевая их, принялся рассматривать через целое стёклышко, развернутую записку. А пока он её рассматривал, я визуально исследовал тело червя, с которого окончательно облетели языки клубящийся тьмы.

Рассматривая белёсую, просвечивающая кожу я легко обнаружил желтоватый хребет, корявое подобие внутренних органов и проткнутое штыком черное подобие сердца, в котором сходилась разветвлённая паутина сосудов.

— А ответь-ка мне лейтенант, зачем это ты в нашу глухомань прибыл? — с подозрением спросил дед и ствол винтовки как бы невзначай направился в мою сторону. — Или тебя лучше Ведьмаком величать.

Услышав вопрос, я сразу понял, что за баба Матрёна передала ему записку и тяжко вздохнул.

— Так ты же дед читал. Там в мандате всё указано. Буду расследовать систематическую пропажу людей, ну а заодно кое какие свои дела попытаюсь справить — ответил я и демонстративно положил наган на стопку ящиков. А уже после этого наклонился и выдернул финку из тела твари.

— Ну мандат твой Гена я прочитать не успел, а вот записочку бабки Матрёны изучил подробно и теперь даже не знаю, что с тобой делать. Ты же оказываешься у нас хоть и мент, но душегуб редкостный, из самой Москвы присланный, непонятно только зачем.

— Что делать, что делать — понять и простить. Тем более что я неповинных людей точно не душегубил — сказал я и оттерев лезвие финки платочком, положил её рядом с револьвером.

— Понять и простить, это внучок легко сказать — проворчал дед, но ружьё немного опустил. — А насчёт неповинных, так вокруг в кого не ткни, все кроме малых детей, в чем-нибудь да виноваты. Вот и тебя Гена, чтоб значится проблем меньше было, лучше уж грохнуть да в трясине утопить.

— Нет, Павел Лукич Морозов, тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, не грохнешь ты меня. Норов и характер у тебя не тот, чтобы без причины жизни лишать — уверенно заявил я.

— Значится Авдотья тебе и имя с фамилией моё назвала. — Щукарь ухмыльнулся.

— Да нет, об этом у меня с ней Павел Лукич, речь не заходила. Но зато друг мой Сева, много о своем героическом деде чего рассказывал.

Едва я упомянул Севу, дед Щукарь мигом повесил винтовку на плечо и подошёл вплотную.

— Что с Севкой! А ну отвечай! — потребовал он и его могучая длань стиснула моё плечо.

— Лукич, если коротко, то всё очень сложно — честно признался я. — Но о том разговор долгий, так что здесь об этом рассказывать не буду.

— Ясно. Да точно, не то это место чтобы лясы точить — опомнился дед и указал мне на труп червя. — А ну ка давай хватай его паря и тащи наружу. Для начала надо дело доделать.

Схватив труп твари за выскальзывающий хвост, я потянул его наружу, при этом чувствуя, как он продолжает едва заметно изгибаться. Вслед за мной из сарая вышел дед, державший в одной руке голову твари, а в другой непонятно откуда взявшийся пятилитровый бутыль с чем-то жёлтым.

Сунув мне бутыль, он приказал облить тварь керосином, а сам вытащив из кармана кусачки начал сноровисто вырывать из пасти червя самые мелкие зубы. Вырвав с полсотни, Щукарь водрузил голову, на начавшее сворачиваться в клубок тело, и я снова увидел, как загорелся его палец.

— Ну как говорится, гори, гори ясно, чтобы не погасло — изрёк он и встряхнув рукой, отбросил на кучу потусторонней плоти, огненный язычок.

А когда тварь неестественно ярко вспыхнула, дед стремительно вернулся в сарай и быстро вышел оттуда, сжимая в руке ржавую подкову.

— Ну а теперь давай паря уходим, пока тут всё не схлопнулось. Только иди за мной след в след — предупредил Щукарь и обогнав меня, быстро направился в сторону ожидавшей нас Авдотьи Никитичны.

Бодро следуя за ним, я через минуту пересёк границу аномалии и услышав за спиной непонятный звук, обернулся, чтобы успеть увидеть, как в смолянисто чёрном дыму от разгоревшегося костра, исчезает сарай вместе с тем островком на котором он стоял.

А уже через пару секунд, скопившийся на месте аномалии дым начал подниматься вверх, оставляя после себя, пошедшую волнами, мазутную трясину.

Глава 4

Родина

Деревня Артельная.

— Ну вот я и дома — сказала Авдотья Никитична, едва мы поднялись на невысокий холмик.

Замерев на месте, она поклонилась в пояс, самому крайнему из домов, окружному остатками разваливающегося забора.

Крайняя улица деревни Артельная, представляла из себя два ряда покосившихся хат, окруженных запущенного вида сараями и прочими хозяйственными постройками. Повсюду торчали одичавшие яблони, вишни и сливы. Между дворами шла колея, сплошь заросшая разнотравьем, бурьяном и густыми кустами, перемежающимися с небольшими деревцами.

Судя по живописному виду сельских развалюх, деревню начали покидать очень давно и пока мы шли только несколько встреченных хат выглядели более-менее нормальными. К тому же в воздухе просто витал дух неживого умиротворения, обычно свойственный старым кладбищам, находящимся на отшибе жизни.

Как только мы пошли по заросшей кустами улочке, Авдотья Никитична сразу вырвалась вперёд