Золотая ловушка - Татьяна Батенева

Маша слушала речь замглавы и вспоминала, как переживала тогда, что ее статья оказалась причиной неприятностей для газеты, хотя она ни слова неправды не написала. Но Боря Бубенцов недаром был обожаем своими сотрудниками, хотя особыми журналистскими талантами и не отличался. Обожали его за другое: он никогда не сдавал своих.

Если ему звонили обиженные критической публикацией, писали недовольные ошибками корреспондента или даже устраивали разнос в отделе пропаганды обкома комсомола, он искренне удивлялся: «Да что вы, товарищи, меры уже приняты! Да этот человек у нас уже три дня как не работает, я его уволил как раз за эту статью!» А вернувшись после головомойки в редакцию, вызывал провинившегося в свой кабинет и приказывал: «Так, три месяца печатаешься под псевдонимом! А через три месяца про скандал все забудут, фамилию верну!» Вот и про Машу он тогда сказал: «Ну чего вы хотите, товарищ молодой, неопытный, ну, не разобралась девушка, недопоняла что-то, так сами виноваты — надо было помочь, подсказать! Куда секретари райкома смотрели? Да к тому же у нее и практика заканчивается!» А практика у нее тогда получилась отличная, защитила она ее на пять, и куратор группы Николай Степанович долго расхваливал ее, шлепая своими знаменитыми на весь курс губами…

— …Природные трудности, понимаешь! В прошлом году за путину прошло четырнадцать штормов, это как? Тайфуны один за другим всю осень! А зимой бураны такие, ветер с ног сбивает! — вывел ее из воспоминаний задушевный голос Ячменева.

Берг внимательно слушал, округляя глаза.

— Ну ладно, заговорил я вас, гости дорогие! — Ячменев поднялся из-за стола. — Работайте, снимайте, пишите! Конечно, хорошо бы по итогам командировки еще раз пообщаться, так сказать, поделиться увиденным! Ну и так, в любое время, если потребуется содействие, — милости прошу, милости прошу! — Он широким жестом снова протянул руку Маше и Бергу. — Телефоны мои знаете, звоните, если что, или через Лидию Гавриловну передайте! Как в гостинице, нормально заселились? У нас, конечно, не «Мариотт», ха-ха, но приезжайте лет через пять, будет и у нас отель не хуже, непременно!

Когда они вышли из пахнущего какой-то химией здания на сырой воздух, Маша глубоко вдохнула и выдохнула: хотелось отдышаться от красноречия и радушия.

— Мария, этот человек был комсомольский функционер, я правильно понял? — смиренно спросил Берг.

— Ну да, как почти все наши политики, банкиры, министры и тэ дэ, — устало ответила Маша. — А вы разве не были активистом Союза свободной немецкой молодежи? Как же тогда на учебу в Москву попали?

— Да, меня послала в Москву СДПГ! — согласно кивнул Берг. — Только не как активиста, а как победителя национального конкурса «Немецкий фотообъектив». Я тогда школу заканчивал, и мои снимки победили в номинации «Выше, быстрее, сильнее» — это спортивный репортаж. Но я конечно, был комсомольцем, как все, конечно! Но я закончил журфак в 1988 году, а в восемьдесят девятом, вы знаете, Германия объединилась, и активистом я так и не успел стать… А так, наверное, был бы…

«Надо же, мы с ним целый год учились на одном факультете, но я его совсем не помню, — подумала Маша. Впрочем, пятикурсники для них, только что поступивших несмышленышей, были небожителями, конечно, он и не снизошел бы до меня тогда!»

— Все мы были комсомольцами, и ничего дурного я в этом не вижу, — примирительно сказала она. — Коллективизм все равно лучше индивидуализма, который процветает сейчас.

— Вы так думаете? — растерянно спросил Берг. — А мне казалось, у вас сейчас не принято хорошо вспоминать то время…

— Ну, это кому как, — засмеялась Маша. — Меня журналистом сделали в комсомольской газете, за что я ей по гроб жизни буду благодарна. Но идиотизма тогда точно хватало. Впрочем, как и сейчас!

За разговором они дошли до рыбоперерабатывающего предприятия «Россия» — так пышно теперь назывался бывший скромный рыбозавод. Нырнули в острый запах сырой рыбы, водорослей и еще чего-то терпкого. Полдня провели в длинном дощатом цеху, где веселые крепкие девахи шкерили — бесстрашно пороли острыми, как бритва, ножами серебряную горбушу. Двумя отточенными движениями они пластали упругие тушки, успевая при этом перекрикивать грубыми голосами стрекот транспортера. Берг, весь облепленный чешуей и брызгами рыбьих кишок, скакал между транспортерами, искал ракурсы. Шкерщицы скалились, заигрывая с чистеньким немцем, предлагали встать с ними на конвейер.

Маша не скучала: с упоением узнавала знакомые запахи: йодистый дух рыбьей плоти, свежий лесной — от фанерных бочонков для икры. Радовали ее и незамысловатые шуточки девчат, и свежий ветер, свободно проносящийся сквозь цех. Она снова была дома, дышала привычным воздухом…

В сумерках вернулись в гостиницу, шли по опустевшим улочкам, в окнах хибар светились телевизоры — многие, видно было, смотрели японские программы с мило улыбавшимися раскосыми красотками и бурно хохочущими комиками.

— Это и есть сопка Любви. — Маша махнула в сторону темного силуэта невысокой сопочки. — Тут замглавы собирается храм строить. А раньше здесь другим богам служили, наверное языческим. Здесь девчата-шабашницы надеялись стать счастливыми, а становились чаще всего несчастными.

— Шабашницы? — уловил незнакомое слово Берг. — Это девушки из рыборазделочного цеха?

— Ну да, шабашницы, завербованные. — Маша сама удивилась, как странно звучат, казалось бы, давно знакомые слова. — Так раньше девушек называли, которые сюда приезжали на путину. Многие за деньгами, а многие хотели судьбу изменить, мужа найти или любовь — кому чего хотелось. Издалека ехали — с Украины, из Белоруссии, с запада, из Сибири.

— Любовь можно не так далеко искать, если ты молод, — отчего-то грустно сказал Берг.

— Не все и молодые были, шабашницы разные, вы же видели, — усмехнулась Маша. — Только любовь у них чаще всего на одну путину только и была. Вот на этой сопке рождалась, тут и помирала. Кому-то везло, конечно, но большинство находило совсем не то, что искало.

— А сейчас? — заинтересовался Берг.

— А сейчас не знаю, надо присмотреться, — покачала головой Маша. — Девчата вроде такие же, только меньше их, рыбы ловят меньше. Рыбаков, то есть женихов, стало быть, тоже меньше.

Ужинать решили в гостинице, в единственный в поселке ресторан идти не хотелось. Заснула Маша как убитая, едва коснулась подушки.

Берг долго сидел над дневником, не спалось. Чем ближе была цель, тем сильнее он чувствовал возбуждение. Да и необычность природы, яркие впечатления от здешних встреч не давали успокоиться, требовалось как-то переварить их, уложить в голове.

И Маша… Он все время исподволь наблюдал за ней. Она была не похожа ни на одну из женщин-журналисток, которых он знал. В ней не было ни напористости газетного репортера, ни наигранной наивности начинающих телезвездочек, ни искушенности прокуренных теток-обозревателей известных журналов. Она разговаривала с людьми, спрашивала, смеялась их шуткам так, как будто была одной из них. Пыталась работать вместе с ними, не совала в нос диктофон, блокнот доставала редко и записывала что-то в нем украдкой, не на глазах у тех, с кем говорила.