Дело антикварной мафии - Алексей Биргер

— Да, вроде, очень хорошая икона, — сказал я, наклоняясь, чтобы рассмотреть ее поближе и изображая на лице восхищение, смешанное с сочувствием.

Не надо было особенно приглядываться, чтобы различить пузырьки и чуть подгорелый, а не благородно-темный оттенок красок по краям. Да, перед нами была подделка, выполненная одним из тех примитивных способов, которые описал нам Виталий Яковлевич!

— А я вот не продам ее кому попало, — сказала старушка. — Я еще на человека погляжу, достоин он иконой владеть или нет. Если человек хороший, то в хорошие руки можно и уступить. Можно и цену сбросить.

Старушка заговорила чуть погромче: видно, решила, что беседа с нами — это удобный повод привлечь внимание прохожих и, так сказать, устроить рекламу своему товару.

— А за сколько вы хотите ее продать? — поинтересовался Лешка. — Вы простите, что я спрашиваю, просто моя бабушка несколько раз заводила разговор о том, чтобы одну из своих икон продать. Мол, пенсии и пособия на меня не хватает, и даже то, что она сторожихой подрабатывает, не очень выручает…

— А ты с бабушкой живешь? — поинтересовалась старушка.

— Угу, с бабушкой, — кивнул Алешка. — Мы в Подмосковье живем, в Подольске. У нас там огородик при доме имеется, он тоже выручает. Я-то на огородике немало тружусь, и картошку окучиваю, и все такое, все время стараюсь бабушке помогать.

— Но одет ты, надо сказать, неплохо, — заметила старушка.

Лешка кивнул.

— Бабушка старается. Вот денег и не хватает. Хотя, если честно, все это в «Сэконд Хенде» куплено. У нас в Подольске очень дешевый «Сэконд Хэнд», можно приодеться так, чтобы не было стыдно поехать по Москве погулять… Да я думаю, не станет моя бабушка продавать ни одну из своих икон, все-таки очень они ей дороги. Но, на всякий случай, неплохо бы цены знать, чтобы не обдурили нас.

— Да какие там цены… — вздохнула старушка. — Я, вот, за полторы тысячи икону хочу продать, не знаю, получится или нет, — называя цену, она опять чуть повысила голос.

— Так полторы тысячи… — я изобразил глубокое удивление. — Это ж всего-то пятьдесят долларов! Такая икона должна по меньшей мере несколько сотен долларов стоить!

— Да кто ее купит-то за несколько сотен, — опять вздохнула старушка. — Я уж и с полутора тысяч скину, если человек будет хороший, да дорого ему покажется… А что за иконы-то у твоей бабушки? — поинтересовалась она. — Аль не знаешь толком, не приглядывался?

— Да нет, почему, приглядывался, — ответил Алешка. — Одна, вот, на вашу похожа, тоже Николай Угодник. Только лицо у него… Ну, такое… Ну, более суровое, что ли… И красный цвет, где он есть, поярче, хоть, вроде, бабушка говорит, что очень старая икона… — детали рождались у него сами собой. — И этот Христос благословляет двумя пальцами, а не тремя. Бабушка говорит, что эта икона очень старая, что она еще от прадеда досталась, который был старообрядцем, и навеки запретил всем потомкам отдавать ее иконописцу, чтобы тот руку Христа переписал и сделал благословение тремя пальцами, как по-новому в церкви положено. И что таких икон, неповрежденными и непереправленными сохранилось раз-два и обчелся, и поэтому ее можно очень дорого продать. Но тут я не знаю, права моя бабушка или нет.

Взгляд у старушки вдруг стал на удивление живым.

— Кто знает, может, и права, — сказала она. — Ты вот что, милый, черкни на всякий случай телефончик мой для твоей бабушки. Я-то уже вторую свою икону продаю, да и приятельницам моим продавать доводилось, ради куска хлеба, так я приблизительно знаю, как в Москве такие дела делаются, подсоблю уж, чтобы ее не надули и заплатили как надо, а то в таких делах только держись, обдерут как липку! Как бабушку-то звать?

— Пелагея Степановна, — глазом не моргнув, ответил Лешка.

— А меня, значится, Анна Ивановна. Так ты телефончик-то записывай, и я, значит, буду в виду иметь, что если позвонит Пелагея Степановна из Подольска, то это — твоя бабушка, и помочь ей надо.

— Записываю, — Лешка вытащил ручку и билет на пригородную электричку. Это был вчерашний билет до Москвы от станции, возле которой находится наша школа. Алешка намеренно вытащил билет, а не какой-нибудь другой кусок бумаги: билет был косвенным доказательством, что он действительно живет в Подольске и приехал поглазеть на Москву. И старушка, зыркнувшая на билет, окончательно убедилась в правдивости Лешкиных рассказов.

Она продиктовала свой телефон, который начинался на «175». Судя по номеру жила эта Анна Ивановна довольно далеко от центра, и, выходит, специально приезжала в центр, туда, где туристов побольше, чтобы продавать свои подделки.

— Я обязательно передам, — сказал Алешка. — А мы… Мы не будем вам больше мешать. Всего вам доброго.

— Всего доброго, ребятки, — откликнулась старушка.

И мы пошли дальше, и, дойдя до угла здания, где старушка уже не могла нас видеть, помахали Жорику и Илюхе на другой стороне: мол, у нас все в порядке, есть успехи.

— Что теперь будем делать? — спросил я.

— Наблюдать за ней надо! — сказал Алешка. — Ты видел — старушка не так проста! Как она запала на ценнейшие иконы, которые можно по дешевке приобрести! Она понимает, что бабулька из Подмосковья будет счастлива и по сто долларов за икону получить! И то, что Христос, поднимающий два перста, что Николай Угодник, у которого красная краска почти не поблекла и не потемнела — это почти наверняка семнадцатый век, а то и шестнадцатый, в крайнем случае — начало восемнадцатого, но и это тоже неплохо, на несколько тысяч долларов тянет, — это старушка, я думаю, тоже поняла. Я специально ввернул такие приметы, значение которых понятно только специалистам, только людям, очень хорошо разбирающимся в древнерусской живописи…

— Откуда ты только их знаешь, все эти приметы? — удивился я.

— Так мы ж их проходили на курсе древнерусского искусства, — в свою очередь удивился Алешка. — И когда нас на экскурсию в Третьяковку вывозили, нам тоже кое-что об этом рассказывали. Просто у тебя, видно, это выветрилось из головы, а у меня — нет.

Я вздохнул, не без зависти.

— Такое впечатление, что у тебя ничего из головы не выветривается. И зачем тебе это? Ясно ведь, что ты, со своими способностями, попадешь, скорей всего, в какой-нибудь аналитический отдел, будешь сидеть за компьютером, и такие знания в искусстве будут тебе, в общем, не нужны.

— Но ведь сейчас пригодились! — возразил Алешка. — И, я думаю, пригодятся еще не раз.

Я мог только согласиться. Сам-то я на уроках по истории искусства все больше скучал. Нет, записывал я все как надо, и урок мог ответить, но все эти апсиды, ангельские чины и шатровые стили так слипались в моей голове, что я, ответив, старался поскорее о них забыть. Помню только веселье, которое нас охватывало, когда заходил разговор о «ширинках». «Ширинками» в древнерусской архитектуре назывались, как выяснилось, эти пояски, отделяющие один ярус церкви от другого, и когда преподаватель говорил: «Как вы видите, в ширинках этой церкви появляется особый, новый узор», — мы, естественно, начинали тихо гоготать. Только эти проклятые ширинки в памяти и зацепились. А вот то, что рассказал Виталий Яковлевич, отложилось очень четко. Но ведь он почти не говорил об особенностях икон разных школ, и про разную живописную технику упоминал лишь постольку, поскольку это помогло в свое время раскрыть очередное преступление, связанное с произведениями искусства.