Тайные трибуналы КГБ. Ловля «кротов» - Николай Чистяков

На допросе Пеньковский нам рассказал, что это был обыкновенный французский коньяк «Наполеон». На этикетку бутылки он сам наклеил цифру «60», вырезав ее из журнала «Огонек». На такие дела способен прохвост, человек, потерявший стыд и совесть.

Личные блага стали для Пеньковского выше интересов общества. И, безусловно, прав был адвокат К.Н.Апраксин, защищавший Пеньковского в суде, когда говорил:

«Привычка достигать успеха любым путем стала неотъемлемой чертой его характера. У Пеньковского в последнее время родилась уверенность в своей непогрешимости, и это увело его в сторону от общественных интересов. В результате мелкой, непринципиальной обиды на действия своих непосредственных руководителей, которые, по его мнению, препятствовали дальнейшему развитию его служебной карьеры, Пеньковский постепенно скатился к предательству Родины».

Для понимания психологии преступника Пеньковского важно иметь в виду: не вдруг возникли у него мысли о предательстве, зерна подлости созревали в нем постепенно.

С высокомерием и пренебрежением относился Пеньковский к людям, которые не были или не могли быть ему полезны. Но и тем своим приятелям, сослуживцам и начальникам, которые делали для него добро, он платил черной неблагодарностью и поносил их за глаза, а когда стал агентом империалистических разведок, передавал выуженные у них сведения, а также украденные из их столов фотокарточки.

Будучи женатым, Пеньковский постоянно изменял своей жене. Однажды он сказал ей, что отбывает в заграничную командировку, а на самом деле уехал со своей знакомой на курорт.

Пеньковский легко и без разбора вступал в связь с женщинами, был завсегдатаем многих московских ресторанов. Приходя же домой поздно вечером после кутежей, объяснял, что задержался на службе.

Несомненно, у него были задатки актера, он мог обмануть близких, произвести выгодное впечатление на собеседников. Особенно ему нравилось играть роль галантного кавалера. Был случай, когда в ресторане «Поплавок», находясь в компании своих собутыльников, Пеньковский в знак особенного преклонения перед своей знакомой Галей снял с ее ноги туфлю, налил в нее вина и выпил под одобрительный гогот собутыльников.

Он получал высокую зарплату, однако аппетиты его непомерно росли. Пеньковского в материальном отношении весьма прельщали заграничные командировки. Кстати, его неудовлетворенность служебным положением, озлобленность на окружающих как раз и были вызваны тем, что ему не предоставили место службы за границей. Словом, у него не было ничего святого и дорогого ни в семье, ни в обществе. Он постепенно созревал для предательства, оставалось лишь его подобрать, что и было сделано врагом.

Вот что говорила на следствии о Пеньковском его жена: «Вообще за последние годы он стал нервным, подозрительным. По своему характеру он был тщеславен, самолюбив и склонен к авантюрам. Эти отрицательные черты его характера складывались на протяжении всей его жизни. Этому способствовало восхваление его достоинств среди родственников, товарищей и друзей. Служба у него протекала легко! В жизни он больших трудностей не испытывал».

Так это подобие человека постепенно катилось к преступлению…

Все это я как мог пересказал своим землякам, без собственных комментариев и выводов. И тотчас убедился, что делать выводы было вовсе не обязательно. Выслушав меня, земляки с минуту хранили молчание, а затем Никита Степанович решительно сказал:

— Ясно! Жадность обуяла. И зависть.

— Жадность и зависть?

— А что! Известное дело — зависть. Да он и жаден-то был из-за зависти. Вестимо дело: глаза завидущие, руки загребущие. Видит — у других есть, и мне подавай. У других много — а я?.. Что я, хуже других? Видел-то он кого?.. Большое начальство, да и в посольствах ногами шаркал… Все блестит кругом… Известное дело — зависть!..

Никто из присутствующих не возражал. Вывод был правильный, хотя и неполный. В посольствах, конечно, и другие бывают и знакомства с высокими людьми водят, однако далеко не всех обуревает от этого общения стремление во что бы то ни стало получать столько благ, сколько получают занимающие ответственные посты работники. Более естественным чувством людей является желание своим самоотверженным трудом, упорством и стремлением к знаниям добиться определенных успехов, быть как можно полезнее своей Родине, своему народу. Стремясь к этому, люди как раз меньше всего подвержены всякого рода соблазнам. Пеньковский же брал из жизни ее другую сторону: живем один раз, так давай рви, хапай, доставай. Не получается честным трудом, так можно пойти на преступление, на предательство Родины, наконец. Да, конечно, зависть, черная зависть! Это действительно так.

Я раздумывал над словами Никиты Степановича, а земляки вздыхали и качали головами. Но наконец кто-то спросил:

— Николай Федорович, а платили Пеньковскому англичане и американцы за его шпионские дела?

— Следствием было установлено, что однажды ему привезли из Лондона три тысячи рублей.

— Три тысячи? Вот ведь как! Никаких денег не жалеют. Наверно, еще привозили. Он ведь им много сообщил о нас… Жаль, что раньше его не поймали, сволоту. Да ведь трудно, наверно, было распознать. Разве на такого подумаешь…

Я молчал. Все это правильно. И, конечно, жаль, что не удалось разоблачить этого прохвоста раньше. Но в то же время думалось и о другом: молодцы наши чекисты. Несмотря на тонкую конспирацию, большую предосторожность, различные ухищрения, наши контрразведчики сравнительно быстро напали на след предателя — волка, рядившегося в овечью шкуру. И не только напали на след, но и поймали за руку, с поличным. Больше того, вместе с Пеньковским были разоблачены и другие организаторы и вдохновители политических авантюр, заговоров, диверсий и других грязных дел.

— Коля, ты скажи-ка, а что с матерью этого изверга? Как она жила-то, как он к ней относился? — спросила меня соседка наша, тетка Василиса, потерявшая во время войны единственного сына.

— Плохо он относился к матери. Она воспитывала его одна, без мужа. Часто было очень тяжело, работала с рассвета и до поздней ночи. Сын ей никогда и ни в чем не помогал. Прописав к себе мать, чтобы получить квартиру побольше, он сказал ей однажды: «Иди-ка ты, старая, на работу, нечего дома сидеть». И престарелая мать, горько заплакав, отправилась искать работу. Она в месяц не получала столько, сколько сын ее оставлял в ресторане за один вечер.

Пеньковский тщательно записывал расходы семьи на питание, и, если, допустим, сегодня сумма оканчивалась перерасходом, на другой день он выдавал меньше.

Подумав, я добавил:

— Но мать остается матерью. Когда перед приведением приговора в исполнение было разрешено родственникам свидание с Пеньковским, пришла к нему одна только мать.

— А что стало с женой и детьми? — спросил кто-то.

— Женился Пеньковский по расчету на дочери генерала. Между прочим, генерал не любил зятя, не переносил его лакейской натуры. Пеньковский же лебезил перед ним, заискивал, но, когда умер старый и заслуженный генерал, зятек под предлогом болезни не пришел даже его хоронить. Жена Пеньковского — женщина хорошая. Много горя он причинил ей своими пьянками и изменами, мелкими придирками и постоянной ложью. Воспитывала она двух детей…