Требуется Квазимодо - Анна Ольховская

Не мерчендайзеры они, нет.

И не выпускники Гарварда. Потому что в лексиконе выпускников Гарварда вряд ли присутствуют те изысканные речевые обороты, коими щедро была усыпана речь этих двух джентльменов:

– Твою мать, Пашка! – заорал джентльмен, чей торс отличался особой корпулентностью. – Че ты на дорогу не смотришь!

– А че он так вылетел, ваще, под колеса?! – огрызнулся менее внушительный, но тоже вполне себе объемный товарищ. – Видит же – ночь, дождь, надо по сторонам смотреть, а не переться напролом, вылупив глаза! Небось шары позаливал, козел чмошный! Слышь, Кабан, глянь, он живой или того, коньки отбросил?

– Ща, – тип, которому удивительно подходила его кличка, враскачку потрусил к телу, отброшенному ударом в сторону. – Ни фига се его зашвырнуло! Ну точно – бухарик, даже одеться толком не смог! Ишь, босиком поперся! Ох, мать твою!

– Ты че? – нахмурился Пашка, озадаченно наблюдая, как его приятель отпрыгнул от сбитого ханурика, словно от змеи.

– А ты сам глянь!

– Ну гляну, ну и че? – Пашка приблизился к сбитому человеку и вдруг визгливо заорал: – Че за хрень?! Кто это?!

– А кто его знает! Чудище какое-то!

– А может, это его от удара так перекорежило?

– Не, ты че? От удара вон, кровища потекла у него, а все остальное – его собственные «украшения», похоже.

– Слушай, Кабан, – голос второго господина вновь дрогнул, – а если он – зомби, а?! Помнишь, мы кино смотрели? Там похожие уроды везде ползали и на людей нападали!

– Че ты мелешь? – скривился Кабан, но по его глазам было видно – уверенности в реальности происходящего у него нет. – Какой еще зомби?! Просто урод жуткий!

– А че с ним делать? Он, ваще, живой, ты проверил?

– Не, мне противно.

– Гы, противно! – ощерился Пашка.

– Ща как врежу! Опаньки! – свирепое выражение на рыле… ой, на лице, конечно же, на лице джентльмена с кличкой Кабан сменилось тревожным. – Глянь, а его, кажись, ищут!

– Где?! Кто?! – Пашка лихорадочно огляделся по сторонам и заметил приближавшиеся из-за угла улицы огни двух фонарей. – Точно! Че делать-то? Мочить его, че ли?!

– Ты оборзел совсем – мочить?! Грузим его в машину – и деру! Потом закопаем где-нибудь!

– Точно!

И приятели, ухватив скрюченное тело за руки и за ноги, быстренько доволокли его до джипа, закинули в багажник, в темпе загрузились в салон и, сопровождаемые визгом покрышек, стартовали с места происшествия.

Так что выскочившие из-за угла преследователи увидели лишь удалявшиеся габаритные огни неизвестного автомобиля.

– Блин, вот ведь засада! – проворчал Кабан, открывая бардачок. – Слышь, Паштет, у тебя косячок, случайно, не завалялся нигде?

– Ты че, совсем того? – удивленно поднял брови сидевший за рулем джентльмен. – Кто же в машине дурь держит? А если менты остановят и шмонать примутся?

– Ай, сотка баксов – и менты под козырек возьмут!

– Ниче се! У тебя че, баксов пара тыщ за пазухой?

– Не, откуда?

– Дак ты че, моими деньгами решил гаишников подмазать? Тебе, значит, курнуть надо, а мне – баксы им отстегивать? Фигассе раскладец!

– Ну, хотя бы обычное курево есть? Уши пухнут!

– А свои где?

– Да кончились они! А меня че-то трясет, вон, глянь, – и толстяк показал приятелю дрожавшие руки.

– Кабан, а ты у нас, оказывается, «нервенный», – гыгыкнул Пашка, – прям барышня!

– Ща как врежу между глаз, сразу поймешь, кто тут барышня! – огрызнулся Кабан. – Ты лучше закурить дай, а не вы…!

– Не могу.

– Че, жалко?

– Жалко – у пчелки! А мои сигареты в заднем кармане, забыл я пачку выложить. Ты же не хочешь по моей заднице шарить?

– Пошел ты!

– Во, и я не хочу, чтоб ты шарил, я ж не пидор. Так что потерпи, скоро заправка будет, там и купишь себе курева! А я ваще не понимаю, че ты так дергаешься? Ну, сбили мы мужика, ну и че? Нас никто не видел, его дружки притопали слишком поздно, так что все будет чики-пуки! После заправки и прикопаем его, у дороги старый карьер есть, ну, помнишь, где хозяин в позапрошлом году глину для кирпичей добывал.

– Точно! Там и земля мягкая, и никто туда не ходит! Черт!.. – фальцетом вдруг вскрикнул Кабан, резко подпрыгнув на сиденье, от чего джип закачало, как на океанской волне.

– Ты оборзел?! – заорал его приятель, с трудом выровняв вильнувший в сторону автомобиль. – Ты че прыгаешь, как блоха? Ты ж Кабан, а не блоха, ты мне щас всю машину разнесешь своими прыжками!

– А ты че, не слышал?

– Ниче я, кроме твоего визга, не слышал!

– Дак этот же, зомби наш, кажись, живой! Стонет!

– Врешь!

– Глухой пень! Ты прислушайся! О – опять!

– Пить надо меньше, – хмыкнул Пашка, но все же убрал громкость радио «Шансон» до минимума. И удивленно присвистнул: – А и правда, стонет! Ну у тебя и слух, Кабан! Прям не уши – локаторы!

– И че теперь с ним делать?

– Да ниче – добьем, да и все. Он все равно не жилец, ты ж его видел.

– А может, хозяину отвезем?

– Зачем?!

– Дак ведь на заводе его рабы, как только похолодало, дохнуть стали, как мухи! Мы облавы все чаще устраиваем, но к осени и новых гастеров в Москве меньше стало, и бомжи прячутся. Так что рабочие руки хозяину нужны, он еще и денежку нам даст.

– Сам знаешь, что он нам даст, а не денежку! «Рабочие руки!» – передразнил Пашка толстяка. – Ты те руки видел? У него же крюки, а не руки! Он инвалид конченный, какой из него работник! Да еще и от «поцелуя» с моим джипом небось кости у него переломаны. Ты че, думаешь, хозяин ему гипс наложит и будет бульоном с ложечки поить?

– Хорош те, Пашка! – разозлился Кабан. – Ты у нас, значит, умный, а я – дебил тупой, да? Сам подумай своими дурацкими мозгами – зачем добивать урода сейчас? Привезем его на завод, а там он или сам сдохнет, или поработает хоть немного, а потом – все равно сдохнет. Даже его клешнями можно кирпичи перетаскивать! И ваще, он, похоже, пока подыхать не собирается, слышь – мычит че-то! Может, глянем?

– Да ну его, неохота мне на его рожу кривую лишний раз смотреть! Ладно, уговорил – везем его к хозяину. Может, действительно что-то нам и обломится.

И радио «Шансон» вновь загорланило «реальную пацанскую песню», вызывая тем самым приступы тошноты у лежавшего в багажнике человека.

Тошнота, мучительная, позорная, была единственным фактором, пробившимся сквозь мутный туман дикой боли, затопившей его сознание.