Андер. Книга первая - Виктор Сергеевич Викторов

разбалансировки магических потоков или прорыв из Преисподней, всё равно никто ничего не услышит. Ты меня дослушаешь?

— Я не хочу тебя слушать и участвовать во всём этом! Освободи меня немедленно!

— Хорошо, я тебя освобожу! Только позволь обрисовать твоё дальнейшее будущее. А после этого я тебя отпускаю, и иди куда пожелаешь. Устраивает?

Прожигать его ненавидящим взглядом — единственное, что мне оставалось в этой ситуации. Видя, что я молчу, он Сворт начал говорить.

— Вариант первый. Ты отказываешься, и через несколько часов я сообщаю, что мой единственный наследник скоропостижно скончался. Я не оставлю угрозу в твоём лице за своей спиной. Вариант второй: ты соглашаешься на слияние со слепком, получаешь доступ ко всем воспоминаниям, а потом принимаешь решение — нужно ли тебе это или нет.

— Да мне в любом случае это не нужно! — взъярился я. — Как ты не можешь понять, что ты мне чужой, как и весь этот грёбанный мир! Да, я хотел бы прожить новую жизнь, но неужели нельзя по-другому договориться? Нанять учителей, списать на потерю памяти в конце концов? Обязательно мне в голову пихать личность твоего сумасшедшего сына?

— Ты не до конца понимаешь, зачем я это делаю. Всё дело в том, что у Андера был дар.

— Дар чего?

Норт сделал щелчок пальцами, и я увидел, как на его ладони заплясал воздушный смерчик, постепенно удлиняясь, пока не достигнул примерно полуметровой высоты.

— Всё дело в том, что, если мы не попытаемся, и я тебя отпущу, рано или поздно тебя убьют.

— За что?

— Не за что, а для чего! Тебя убьют только за то, что ты слаб. А когда выяснится, что у тебя отсутствует дар — ты не проживёшь и получаса, — и видя, что я открываю рот, чтобы снова задать вопрос, он добавил, — Вот для этого я и настаиваю на слиянии. Твой разум достаточно силён для того, чтобы не раствориться в личности моего сына, сошедшего с ума. Я уверен, ты справишься. Но те возможности, которые ты обретёшь, будут хоть какой-то, но гарантией твоего выживания в дальнейшем.

— А вот у меня нет уверенности, что всё пройдёт нормально.

— Верю, — Норт он Сворт подошёл к стоящему у стены комоду. — Но у тебя и выбора нет, как видишь, — он достал из него шкатулку и приблизился с ней к изголовью кресла.

— И всё-таки, я вынужден отказаться от столь заманчивого предложения, — после недолгих раздумий решил я. — В моей голове, кроме меня, мне больше никто не нужен.

— Очень жаль, — притворно вздохнул он Сворт. — Я так и предполагал. Ты просто не оставил мне выбора.

Почувствовав, как мои виски больно сжало, я дёрнулся, но безрезультатно — на голову было водружено что-то похожее по ощущениям на металлический обруч, который при соприкосновении сжался, плотно охватив лоб и виски, чуть выше удерживающей голову кожаной полосы.

Сзади щёлкнуло, что-то похожее на застёжки, и я почувствовал, что моя шея онемела, будто вкололи анестезию.

— А теперь придётся немного потерпеть, — в его руках появился прозрачный заострённый прут из странного материала, похожего на стекло, и у меня внутри похолодело.

Сплетя пальцы в знакомый знак, Норт снова лишил меня речи, а затем аккуратно расстегнув мне рубашку, без предупреждения вогнал этот штырь мне в солнечное сплетение.

Тело выгнуло дугой, а затем я почувствовал, что в груди зародилась сверхновая и полностью выжгла меня изнутри.

Вы не знаете, что такое боль!

Когда в условиях полевого допроса тебе загоняют под ногти зубочистки, ломают пальцы или просто банально бьют, вы и понятия не имеете, что такое боль настоящая.

Когда твоя кровь резко вскипает чтобы превратиться в бурую пыль и уже в таком состоянии двинуться огнём по венам..., когда глазные яблоки лопаются от жара, а ты, чувствуя всё это даже не можешь пошевелить головой..., когда тебе остаётся только молиться, чтобы твоё сердце остановилось, прекратив мучения слабого тела и обезумевшего рассудка..., когда ты не можешь даже закричать, чтобы выплеснуть всё, что в тебе разверзлось… — вот, что значит боль.

Проклятый штырь раскалился настолько, что в полутёмном помещении появилось новое солнце, опаляющее и ослепляющее. Рассудок заволокло красным, а потом всё потонуло во вспышке взрыва, и мои мучения прекратились.

Глава 3

Для чего мы живём?

Реакция на столь заезженный вопрос, до сих пор остающийся открытым, всегда разная. Вряд ли кто-то ответит вам: Мы живём для того, чтоб завтра сдохнуть!

Так бывает только в песнях, где фатализм добавляется, как щепотка пикантной приправы. Как маленькое, но важное дополнение, превращающее сытую жизнь во что-то опасное. Только опасное для других. Тех, кто вам верит. Ты то прекрасно понимаешь, что набор страшных слов — это как имидж, как стиль жизни, как прямоугольная картонная визитка, на которой может быть написано всё, что угодно. Просто ширма.

Я знал, для чего жил там. Были чёткие приоритеты, цели, принципы, куда же без них. Сейчас же ситуация, мягко говоря, неоднозначна потому, что я пока не понимал, для чего мне жить здесь. И как?

То, что я обрёл призрачный шанс прожить ещё полсотни лет, в которых могу учесть ошибки уже прожитых, ещё не до конца уложилось в голове. Эдакое состояние морального «грогги».

Но то, что я теперь знал — в корне меняло ситуацию. Я жив, пока буду ему нужен.

Открыв глаза, увидел, что снова нахожусь в той же комнате, из которой ранее отправился на разговор к Норту он Сворту. Вот только размер временного промежутка, скрывающегося за этим «ранее», был пока неизвестной величиной. Сколько я провалялся? Сутки? Час? Два?

Ощупав голову, обнаружил отсутствие каких бы то ни было обручей. Солтера на руке тоже не оказалось.

Комната была пуста.

Я снова был заботливо раздет, не иначе сиделкой, а моя одежда лежала аккуратной стопкой на кресле, в котором ранее она восседала.

Грета.

Я теперь знал, что сиделку, которую невольно испугал, зовут Грета. А испугалась она вовсе не взгляда, как поначалу мне показалось. Для её сознания, видимо, оказалось слишком шокирующим, что молодой господин, который был похож на свою безмолвную тень и которого чуть ли не за ручку водили по поместью, вдруг в одночасье стал обычным ребёнком. Ребёнком, в глазах которого больше не плескалось безумие.

Окажись на её месте любая другая — этого бы не произошло. Но