По воле ветра. Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи - Дэвид Хемплеман-Адамс

вернемся и сосредоточимся на твоем рекорде, – обещаю я, понимая, что иного выбора у меня нет, но презирая себя за это вынужденное решение.

Не говоря больше ни слова, Руне совершил прыжок. Одно движение – и он перемахнул через борт корзины и полетел в предрассветную тьму. Этот момент стал одним из самых болезненных за всю мою жизнь, ведь у меня на глазах человек, который больше всех помогал мне не погибнуть и не сойти с ума, шагнул за борт. Такому неопытному парашютисту, как я, прыжок казался невероятно опасным, и мне было страшно за человека, без которого я не добрался бы до Северного полюса и не собрал бы свой «большой шлем». Хотя мне очень хотелось выглянуть из корзины, я не мог вынести мысли, что парашют не раскроется и Руне разобьется у меня на глазах. Не помню, чтобы я хоть раз чувствовал себя так одиноко, как в те первые мгновения после прыжка Руне.

Но у меня не было времени размышлять о судьбе друга. Теперь, когда 90 кг живого балласта оказались за бортом, шар устремился ввысь, как ракета, и мне пришлось потрудиться, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией. Чувствуя, как колотится сердце, я твердил: «Боже, надеюсь, он в порядке», – пока с земли мне не сообщили, что он приземлился без проблем. Затем я стал решать свои проблемы – проблемы пилота-новичка, который со скоростью 300 м в минуту поднимается на высоту, на которой еще никогда не бывал. Я уменьшил пламя горелки, надел кислородную маску и проверил свое местоположение. Ветра по-прежнему не было. Я поднимался по прямой. Меня это не устраивало, тем более что время поджимало. Мои запасы топлива были рассчитаны всего на пять часов полета, и нужно было как можно скорее двигаться на восток, поэтому я решил подняться еще выше, надеясь все же разыскать неуловимый западный ветер. Поднимаясь, я потерял из виду вертолет со съемочной группой. Последний летательный аппарат, который связывал меня с людьми, достиг предельной для себя высоты 6400 м. На моем высотомере мелькали цифры: 6700, 7000, 7300 м.

Достигнув отметки в 7900 м, я наконец поймал ветер, но оказалось, что он несет шар на север вдоль Анд. Куда, черт возьми, запропастились обещанные ветра, которые должны были отнести меня на восток, через горы в Аргентину, где не было опасностей и меня ждал успех? Я медленно летел на север, глядя, как внизу, словно на карте, вырисовываются великолепные очертания Аконкагуа. Я видел маршрут, которым шел на вершину, мимо Гнезда Кондора и хижины «Берлин», где мы с Нилом Уильямсом, сопровождавшим меня в походе, разбили последний лагерь, прежде чем выдвинуться на пик. Впрочем, было не время предаваться этим чудесным воспоминаниям. Передо мной стояла конкретная задача, и выбора не оставалось: мне нужно было подняться еще выше в поисках западного ветра. Горелка взревела в разреженном воздухе, с шипением взвилось пламя. Шар снова устремился ввысь. Я понимал, что погибну, если преодолею отметку в 10 300 м без обогащенного кислорода, поэтому я остановился чуть ниже 9700 м – высоты, на которой пассажирские самолеты пересекают Атлантику.

Мне было страшно. Я чувствовал себя совсем беззащитным и абсолютно одиноким. Я никогда не поднимался на шаре выше, чем на несколько сотен метров над Южной Англией, но теперь пребывал среди реактивных струй на совершенно незнакомой территории. Надо мной от горелки поднимался конденсационный след, и мне вспомнилось, что именно из-за такого следа от реактивного самолета, увиденного девять месяцев назад, я оказался в столь затруднительном положении. В отличие от самолета, я двигался с той же скоростью и в том же направлении, что и ветер, поэтому след шел не по прямой. Он извивался вокруг оболочки шара, пока я одиноко плыл над восхитительным горным хребтом, лежащим примерно в 3000 м ниже, и гадал, что же мне теперь делать.

Я подкрутил горелку, чтобы пламя не погасло из-за низкой температуры, и проверил курс. Вот черт. Я по-прежнему летел на север, но времени на составление нового плана атаки было мало. Первый из двух пятилитровых баллонов с кислородом почти опустел, и через несколько минут мне нужно было приступить ко второму. Для этого необходимо лишь открутить муфту, не снимая маски с лица. Это простая процедура, которую я множество раз отрабатывал на земле, однако на большой высоте провести ее, оказывается, сложнее. Затем я понял: я привык к морозу –46 °C на высоте 9700 м, а муфта – нет. Она примерзла. И не поддавалась.

От волнения у меня дрожали руки. Я высвободил баллон и вытянулся всем телом, чтобы поднести муфту к пропановой горелке и немного нагреть. И все равно у меня не получалось ее сдвинуть. Маска плотно сидела на лице, и я взглянул на расходомер, чтобы узнать, сколько кислорода – и времени – у меня осталось. Боже, стрелка была уже в красном секторе. В голове зазвучали слова инструкторши из Боскомб-Дауна: она тогда сказала, что жить мне осталось три минуты. Где же она теперь, когда мне так нужна ее помощь?

При столкновении с суровой реальностью, в которой я мог полагаться только на себя, я запустил мозг на полную мощность, подозревая, что частичное кислородное голодание уже ограничило мою способность принимать решения. Я понимал, что не справлюсь без кислорода и либо погибну, либо улечу в ту часть Анд, где невозможно будет совершить посадку. Я знал, что могу дышать без кислорода на 3000 м, поэтому у меня не было иного выбора, кроме как спуститься с высоты, которая втрое превышала этот уровень, пока в баллоне не закончится кислород. Вариантов не оставалось: мне нужно было совершить экстренное снижение, один из самых опасных воздухоплавательных маневров, о котором я слышал, но который никогда не практиковал. Выключив горелку и позволив воздуху в шаре остыть, я снижался бы со скоростью около 600 м в минуту. Чтобы добраться до 3000 м, у меня ушло бы как минимум 11 минут. Вокруг было множество значительно более высоких гор, и потому я мог совершить аварийную посадку на склоне одной из них. Нужно было рисковать, но выбирать не приходилось.

Понимая, что промедление смерти подобно, я тотчас выключил горелку и приступил к снижению. Очень страшно было слушать шипение топлива, которое превращалось в жидкость на морозе, но самый жуткий момент наступил, когда малая горелка мигнула и погасла в разреженном воздухе. Я понимал, что, возможно, у меня не получится разжечь ее снова и тогда я продолжу снижаться, даже преодолев отметку в 3000 м, и упаду на землю менее чем через пять минут.

Затем я настроил