Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет

Луиджи уже заступил на боевое дежурство.

– Ну что, проснулся, ранняя пташка?

– Сделай милость, не надо со мной заговаривать… Свари лучше кофейку.

– Когда ж ты вчера лег?

– Понятия не имею.

– Не просыхаешь ты, парень…

– Слушай, Луиджи, хватит меня подкалывать. Мне надо идти к родителям, и я должен выглядеть как огурчик.

– Опять побираться идешь?…

Да нет, просто отец сломал ногу. Ладно, пойду: по пути надо еще заехать в контору – срубить капусту за одну работенку. Потом рассчитаемся.

К счастью, было не слишком солнечно, и я смог добраться до «Миральес и Миральес», не петляя в поисках тенистых тротуаров; но когда я поднимался по лестнице, на каждой очередной ступеньке мне словно иглу втыкали в висок. В приемной, как всегда, сидела Мария.

– Брата не видела?

Я пристально посмотрел на стеклянную дверь его кабинета. За металлическими полосками жалюзи никого не было видно, даже свет не горел.

– Сегодня утром он не пришел. Отсутственный день…

– Не пришел?

Новость настолько сразила меня, что я даже не оценил «отсутственный день», такой похожий на мой Международный день Небытия и как-то связанный с увеличением числа дырок вокруг.

– Звонила твоя невестка: заболел. То ли грипп, то ли что-то еще. Сказала, что у него сильный жар, так что он даже встать не может. Должно быть, ему и вправду плохо, бедняжке.

– И как же вы тут будете управляться без Его Превосходительства?

– Посмотрим, в конце концов, все проходит через него. А пока Пумарес пытается тянуть время, как может. Мало того, секретарша твоего брата тоже не пришла. Даже не предупредила.

Оставив Марию наедине с ее телефонами, я вышел из конторы в мрачном состоянии духа. В кармане у меня оставалось не больше трехсот-четырехсот песет, и, не зная куда деться, я несколько минут бесцельно кружил по кварталу. Немного поразмыслив, я решил сначала навестить своих досточтимых родителей, а потом сразу же нанести визит вежливости моему Бедному Больному Брату. Наверняка у него дома есть бабки, он всегда носит в портфеле несколько синеньких, не говоря уж о его Неподражаемой Кредитной Карточке. Не в состоянии на данный момент противостоять ни папеньке, ни маменьке – а тем более выдержать их совместную лобовую атаку, – я свернул к дому, чтобы выкурить косячок и хоть как-то пооблегчить похмелье. Сидя на диване, я выкурил зелье, а потом свернул еще один, чтобы скрасить десять минут пути до Голгофы.

Жилье моих Досточтимых Родителей высится в дальнем конце Диагонали и полностью занимает два последних этажа одного из самых крутых зданий этого района, нечто подобное можно увидеть разве что в самом центре Педральбес. Чтобы получить представление о нем, достаточно сказать, что консьерж носит специально сшитую униформу и фуражку. Зовут его Мариано Альтаба, или сеньор Альтаба, как обычно выражается папенька, рекомендующий обращаться с прислугой на «вы» и максимально почтительно. Полагаю, что это позволяет ему чувствовать себя не таким виноватым из-за того, что ему приносят почту и выносят мусор за вознаграждение, которого ему вряд ли хватило бы, чтобы подписаться на журналы по охоте и рыбной ловле. Мой папенька из тех, кто стыдится иметь деньги, но и отказаться от них у него не хватает решимости.

Мариано (дон Мариано Альтаба) был не один. Рядом с ним стоял здоровенный охранник, который растерянно посмотрел на меня, не зная, как со мной держаться. Должно быть, Община Выдающихся Соседей решила, что системы спутниковой безопасности недостаточно, дабы защититься от варварских орд. К счастью, Мариано недвусмысленно дал понять, что знает меня, и охранник утратил ко мне всяческий интерес. «Эй, Паблито, где это ты все бедокуришь?» Он даже не позаботился надеть фуражку, которую снимает, когда его никто не видит. Я жил со своими Досточтимыми Родителями на этой квартире всего два года – от шестнадцати до восемнадцати, – но Мариано еще, наверное, помнит представления, которые я устраивал летом, когда старики перебирались в Льяванерас вместе с Бебой и своим Неподражаемым Первенцем, предоставляя зимнюю резиденцию в мое распоряжение. Я тепло поприветствовал его в ответ и поднялся на одном из тех лифтов, в которых в момент торможения у тебя поджимаются яйца. Помню одну особенно сумасшедшую ночь, когда мы забрались к черту на рога в поисках шлюхи, которая согласилась бы сделать Кико минет в этом сверхзвуковом гробу. Пришлось договориться с двумя, потому что поодиночке они боялись ехать куда-то с тремя подозрителыми типами. Вся соль была в том, чтобы Кико кончил, как раз когда лифт начнет тормозить; из трех предпринятых за полчаса попыток третья увенчалась успехом. Плохо только, что он умудрился заляпать спермой все зеркало, так что пришлось отмывать его специальным чистящим средством. Да, да, вот это самое зеркало, которое сейчас отражало меня постаревшим на пятнадцать лет, потяжелевшим на сорок килограммов и, кто знает, может быть, чуть более умудренным жизнью.

Доехав до последнего, четырнадцатого этажа, я позвонил в дверь для прислуги. Так или иначе открыть мне должна была Беба, и таким образом ей не пришлось бежать к главному входу. В последнее время передвигалась она с трудом.

– Паблико!

– Беба!

– Уф, ну и растолстел же ты!

– Стараюсь походить на тебя, задастая ты моя, ну-ка!

Схватив Бебу в охапку, я даже попробовал приподнять ее, что удалось мне только отчасти. Беба рассмеялась.

– Пабло, ты же меня уронишь!

Я отпустил ее. Она ухватила мою руку, прижала ее к пузу и поволокла меня за собой на кухню. Проходя мимо гладильни, я заметил там сменную прислугу; странное дело, она выглядела точно так же, каково время моего последнего посещения, – девушкой лет двадцати. Не выпуская моей руки, Беба пододвинула два стула, и мы уселись друг напротив друга, почти вплотную.

– Давненько, давненько ты к нам не заглядывал, охальник.

– Мы же виделись на Рождество.

– Ох ты, господи, а ведь теперь-то уж конец июня, дрянной мальчишка… К отцу приехал?

– Да как сказать… ко всем. Просто мне сказали, что папа копыто себе подвернул.

– Бррррр… постарайся поменьше ему перечить, он сейчас такой…

– А мама?

– Мама-то? Да как всегда… Вот на курсы английского записалась.

Она ведь уже ходила на одни – по реставрации мебели.

Ходила, да не доходила. От запаха лака ей, вишь, дурно делается. «Мигрень», как она говорит, ну в общем… А теперь дался ей этот английский. Купила набор пластинок, на которых все чего-то болтают, так что теперь у отца голова болит. Не говори, что я тебе сказала…

Она расхохоталась – так мог бы, наверное, выглядеть смеющийся бегемот, – но тут же напустила на себя серьезный вид, едва заслышав голос маменьки за дверью, ведущей в столовую.

– Эусебия, надеюсь, ты не забыла про паштет из оленины… Пабло Хосе! Как ты вошел?