Друзья, любимые и одна большая ужасная вещь. Автобиография Мэттью Перри - Мэттью Перри

class="a">[5] где проходил Вудстокский фестиваль. А еще мое появление на свет лишило кого-то из игроков шанса построить отели на участке Бордуолк (это один из самых дорогих объектов в игре «Монополия»).

Я появился на свет с криком — и непрерывно кричал неделями. Я страдал от колик, то есть у меня с самого начала жизни были проблемы с желудком. Мои родители сходили с ума от того, сколько я плакал. А может, я того? Обеспокоенные родители потащили меня к врачу. Конечно, тогда шел 1969 год, просто доисторические времена по сравнению с сегодняшним днем, но… Я не знаю, насколько неразвитой должна быть цивилизация, чтобы люди не понимали, что давать фенобарбитал[6] ребенку, который только два месяца назад появился на свет божий, — это, в лучшем случае, интересный подход к педиатрической медицине. Но в 1960-е годы не считалось чем-то из ряда вон выходящим, когда родители ребенка, страдающего от колик, давали ему большие дозы барбитуратов. Некоторые врачи старой закалки вообще не видели в этом ничего плохого (под «этим» я имею в виду прописывание большой дозы барбитурата новорожденному, который не перестает плакать).

Хочу внести в этот вопрос полную ясность. Я НЕ виню в этом своих родителей. Когда ребенок все время плачет, с ним явно что-то не так. Вы обращаетесь к врачу, и он прописывает ему барбитураты. Этот врач не единственный, кто считает, что это хорошая идея. Более того, когда вы даете ребенку это лекарство, он перестает плакать, значит… В общем, это было другое время.

Итак, я лежал на руках у моей 21-летней матери, находившейся в состоянии стресса, и беспрерывно орал, когда какой-то динозавр в белом халате, изредка отрывая взгляд от своего широкого дубового стола, бормотал своим зловонным ртом что-то типа «ну и родители сейчас пошли» и выписывал рецепт барбитурата, быстро вызывающего привыкание.

В общем, когда я шумел и чего-то требовал, мне давали таблетку. (Хм, что-то это сильно напоминает мне мое поведение двадцать лет спустя.)

Уже в зрелом возрасте мне рассказали, что на втором месяце своей жизни, в возрасте от тридцати до шестидесяти дней, я принимал фенобарбитал. Это важный период в развитии ребенка, особенно когда речь идет о сне (пятьдесят лет спустя я по-прежнему плохо сплю). Как только во мне оказывались барбитураты, я просто вырубался. Очевидно, последовательность событий была такова: я плакал, мне давали лекарство, наркотик начинал действовать, я быстро терял сознание. Характерно, что все это страшно смешило моего отца. Это не было проявлением жестокости; обкуренные младенцы действительно выглядят очень забавно. Есть мои детские фотографии в возрасте семи недель; на них видно, что я просто чертовски одурманен, что я киваю, как наркоман. Но чего вы хотите от ребенка, родившегося на следующий день после окончания Вудстока?

Я вообще оказался не тем милым улыбающимся ребенком, появления которого все так ждали. Я постоянно чего-то требовал, а получив, просто замолкал.

По иронии судьбы у меня на протяжении многих лет были очень странные отношения с барбитуратами. Наверное, вы удивитесь, узнав, что начиная с 2001 года я почти не употреблял алкоголь — ну, за исключением 60-70 мелких происшествий, которые за это время все-таки случались. Когда меня преследовали неудачи, а я хотел оставаться трезвым (а я всегда этого хотел), то мне давали лекарство, которое помогало преодолеть возникшие трудности. А знаете, что это было за лекарство? Вы угадали: фенобарбитал! Барбитураты успокаивали и тогда, когда я пытался вывести из организма все остальное дерьмо. Напомню, что я начал принимать их в возрасте тридцати дней. Став взрослым, я просто продолжил прием с того места, где остановился в прошлый раз. Я очень страдаю без этих препаратов и тогда, когда нахожусь на процедуре детоксикации. Мне жаль это говорить, но в такие минуты я — худший пациент в мире.

Детоксикация — это ад. Ты лежишь в постели, внимательно наблюдая за тянущимися секундами, и знаешь, что ни в одну из них ты и на шаг не приблизишься к тому, чтобы почувствовать себя хорошо. Во время детоксикации мне кажется, что я умираю. Я чувствую, что это никогда не закончится. Мои внутренности словно пытаются выползти из моего тела. Я дрожу и потею. Я похож на того ребенка, которому не дали таблетку, чтобы ему стало лучше. И тогда я решаю, что лучше побыть под кайфом четыре часа, зная, что затем пробуду семь дней в этом аду. (Я ведь говорил вам, что эта часть меня сумасшедшая, верно?) Иногда для того, чтобы разорвать порочный круг, мне приходится сидеть взаперти по нескольку месяцев.

Когда я нахожусь на детоксикации, то понятие «хорошо» кажется мне далеким воспоминанием или словом, написанным на поздравительной открытке от компании Hallmark. Я, как ребенок, канючу любые лекарства, которые помогут облегчить мое состояние. Я — взрослый мужчина, который, вероятно, прекрасно выглядит на обложке журнала People и в то же самое время молит о помощи. Я бы отдал все — все мои машины, дома, деньги, — только бы это прекратилось. И когда детоксикация наконец завершается, ты купаешься в облегчении и клянешься адом и раем, что больше никогда, никогда не будешь подвергать себя такой экзекуции. Клянешься до тех пор, пока через три недели снова не окажешься в том же положении.

Это безумие. Я — безумец.

И, как младенец, я не хочу заниматься никакой работой над собой. Зачем, если таблетка вылечит? Ну, так легче жить, меня так учили.

* * *

Примерно на девятом месяце моей жизни родители решили, что сыты друг другом по горло, положили меня в Уильямстауне на заднее сиденье машины, и мы втроем за пять с половиной часов доехали до канадской границы. Представляю себе тишину, которая стояла во время этой поездки. Я почему-то молчал, а двум бывшим влюбленным голубкам на переднем сиденье уже давно надоело разговаривать друг с другом. Наверное, это была оглушительная тишина, потому что происходило нечто серьезное. Мой дедушка по материнской линии, профессиональный военный Уоррен Лэнгфорд, ждал нас на границе на фоне далекого гула Ниагарского водопада. Он ходил взад-вперед, время от времени топая ногами — для того чтобы согреться, или от отчаяния, или по обеим этим причинам. Когда мы остановились, он помахал нам рукой, как будто мы собирались отправиться на какой-то веселый праздник. Наверное, я бы с удовольствием с ним поговорил, но отец молча вытащил меня из автокресла, передал на руки дедушке — и в этот момент тихо бросил меня и мою мать.

Затем