Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет - Джуди Блум

— Какое? — встрепенулась Гретхен.

— Говори, — сказала Дженни.

Нэнси тряхнула волосами и улыбнулась:

— Мы будем называться «Четыре сенсации», сокращенно «ЧС».

— А что, звучит, — одобрила Гретхен.

— Здорово! — взвизгнула Дженни.

Мы провели тайное голосование, и, конечно, название было принято. Потом Нэнси решила, что у нас должны быть тайные «сенсационные» имена: Александра, Вероника, Кимберли и Мэвис. Нэнси стала Александрой, я — Мэвис.

Нэнси напомнила нам, что никто в школе не должен знать о нашем тайном клубе и что на тайных собраниях, подобных этому, мы должны пользоваться нашими тайными именами. После торжественной клятвы нам предстояло придумать правила.

Нэнси придумала, что мы все должны носить лифчики. Я почувствовала, как у меня покраснели щеки. Интересно, они уже носят или еще нет? Дженни, думаю, нет, потому что после этих слов Нэнси она стала глядеть в пол.

Гретхен предложила установить, что та из нас, у кого первой начнутся месячные, должна сообщить об этом остальным. Особенно, что при этом чувствуешь.

Правило Дженни заключалось в том, что каждая из нас обязана вести особую тетрадь, в которой должны быть перечислены имена нравящихся нам мальчиков, причем в соответствующем порядке. Каждую неделю мы будем вносить в список поправки и пускать свои тетради по кругу.

Наконец Нэнси спросила, какое правило предлагаю я. У меня ничего такого не придумывалось, и я сказала:

— Встречаться каждую неделю в определенный день.

— Естественно! — фыркнула Нэнси. — Но в какой день?

— Ну, я не знаю, — промямлила я.

— Ладно, давайте подумаем, какой день нам подходит, — подключилась Гретхен.

— Вторник и четверг исключаются. У меня — еврейская школа.

— Ох, Гретхен! — сказала Дженни. — И зачем тебе эта еврейская школа?

Неужели ты не можешь отказаться?

— Я бы с радостью, — объяснила Гретхен. — Но мне остался один год, и все.

— А ты не ходишь, Маргарет? — спросила меня Дженни.

— Ты имеешь в виду, в еврейскую школу?

— Да.

— Нет, не хожу.

— Маргарет и в воскресную школу не ходит. Правда, Маргарет? — спросила Нэнси.

— Правда, — ответила я.

— Как это ты так устроилась?

— У меня нет никакой религии, — призналась я.

— Вот это да! — Гретхен даже рот разинула.

— А что твои родители? — спросила Дженни.

— Ничего, — отрезала я.

— Хорошенькое дело! — сказала Гретхен.

Потом они все молча уставились на меня, и я чувствовала себя очень глупо. Тогда я попыталась объяснить.

— Ну как вам сказать, м-м… папа был еврей, а, м-м… мама христианка и…

У Нэнси сделалось заинтересованное лицо.

— Продолжай, — попросила она.

В первый раз они проявляли такой интерес к тому, что говорила я.

— Ну вот, родители моей мамы, которые живут в Огайо, сказали ей, что не хотят зятя-еврея. Если она хочет испортить себе жизнь, это ее дело. Но они никогда бы не согласились на ее брак с моим отцом.

— Да, серьезно… — протянула Гретхен. — А что родственники твоего отца?

— Ну, моя бабушка была не очень-то рада иметь невестку-христианку, но она, по крайней мере, смирилась с ситуацией.

— И что же дальше? — продолжала допрашивать Дженни.

— Они сбежали.

— Как романтично! — вздохнула Нэнси.

— Вот поэтому-то они обходятся без религии.

— Я их не осуждаю, — заявила Гретхен. — Я бы поступила так же.

— Но если у тебя нет никакой религии, то как ты будешь решать, куда записываться — в Имку[1] или в Еврейскую Ассоциацию Молодежи?

— Не знаю, — сказала я. — Я никогда об этом не думала. Может быть, я никуда не буду записываться.

— Но ведь все состоят либо там, либо там, — не унималась Нэнси.

— Ну, это, я думаю, как родители решат, — решила я сменить тему.

Вообще-то я не собиралась так сразу рассказывать им свою историю.

— Так значит… в какой день мы будем собираться?

Нэнси заявила, что пятница ей не подходит — у нее музыка. Дженни сказала, что у нее балет по средам. Значит, сказала я, остается только понедельник. И мы решили встречаться по понедельникам. На следующей неделе мы принесем наши тайные списки и пройдем проверку, чтобы все были наверняка в лифчиках.

Когда заседание клуба было закончено, Нэнси подняла руки высоко над головой. Потом закрыла глаза и прошептала: «Четыре сенсации! Ура!»

«Ура!» — пропели мы вслед за ней.

Во время ужина я обдумывала, как бы сказать маме, что я хочу носить лифчик. И почему ей никогда не придет в голову самой заговорить об этом, если уж она так хорошо помнит себя девочкой?

Когда она пришла поцеловать меня на ночь, я решилась и сказала.

— Я хочу носить лифчик. — Прямо так, напрямик.

Мама снова включила свет.

— Маргарет… ты что?

— Ничего, просто хочу, и все.

Я спряталась под покрывалом, чтобы ей было не видно мое лицо.

Мама сделала глубокий вдох.

— Ну хорошо, если ты действительно хочешь, то нам придется съездить в субботу в магазин. Договорились?

— Договорились, — я улыбнулась. Мама была небезнадежна.

Она выключила свет и прикрыла дверь. У меня как гора с плеч свалилась!

Ты здесь, Бог? Это я, Маргарет. Я только что сказала маме, что мне нужен лифчик. Пожалуйста, помоги мне вырасти. Я хочу быть как все. Ты знаешь, все мои новые друзья состоят или в Имке, или в Еврейской Ассоциации. Как же мне определиться? Я ведь не знаю, чего Ты ждешь от меня.

На следующий день после школы мистер Бенедикт вызвал меня к себе.

— Маргарет, — начал он. — Я бы хотел обсудить твою ознакомительную анкету. Например, почему тебе не нравятся религиозные праздники?

И надо мне было это писать! Глупость, да и только! Если ему, правда, нужно было выяснить, нормальные ли мы, то меня, я думаю, он вряд ли отнес к нормальным. Я чуть не рассмеялась.

— Я просто так это написала, — ответила я. — На самом деле я нормально к ним отношусь.

— Я думаю, у тебя все же была причина. Ты можешь сказать мне. Это останется между нами.