Скандал в семействе Уинтерли - Элизабет Бикон

— И признается, что не смог справиться с беззащитной юной леди? Он не такой дурак. — Лорд Фарензе искоса взглянул на Кольма, как будто говорил, что это относится и к нему. — Даже напившись, он будет помнить, что я обещал с ним сделать, если он не будет держать язык за зубами.

Кольму вдруг захотелось найти этого ублюдка и добавить свои пять пенсов. Впрочем, он едва ли мог угрожать ему, оставаясь под маской клерка. Подойдя к столу, он заметил, что мисс Уинтерли вернула подсвечник на прежнее место, и теперь он идеально освещал то, что читал Кольм, пока его не отвлекли. Он попытался быстро засунуть дневник Памелы в кипу старых писем.

— Подождите, — резко бросил лорд Фарензе, уловив его движение, как будто это он, а не Кольм в течение восьми лет оттачивал свою реакцию в полку «Райфлс». — Что это у вас? — спросил он и подошел ближе, чтобы рассмотреть. — Мне уже приходилось видеть похожую тетрадь, и почерк похож на каракули моей бывшей жены. Дайте-ка я взгляну.

— Милорд, мой наниматель заплатил хорошую цену за каждый том в этой комнате, — почти искренне возмутился Кольм.

— Мне тоже больно видеть, что такое прекрасное собрание забыто и заброшено, однако если это действительно записки моей жены, то Дернли не может их продать. Как ее супруг я имею право потребовать их себе.

— Папа… — Мисс Уинтерли тронула его за рукав. — Разве обо всех ее скандалах еще не все известно? Нам правда надо идти.

— Я не позволю, чтобы они заново появились в желтой прессе. И я не уйду из этой комнаты, пока вы, Картер, не объясните мне, что это такое и нет ли в этой коллекции еще чего-то, о чем мне следует знать.

— Я правда ничего не знаю, милорд. Я только сегодня вечером нашел дневники леди Фарензе, спрятанные на полке с проповедями.

— Тебя, конечно, восхищает ее дерзость, верно? — сказал виконт дочери, и, прежде чем он снова устремил на Кольма надменный взгляд, Кольм на мгновение увидел под его суровой маской обычного мужчину. — Сколько вы прочли? — с угрозой спросил он, как будто считал такое вторжение непростительным.

— Только этот, — ответил Кольм, не желая стоять перед ним, как провинившийся школьник, не смеющий сказать ни слова в свою защиту. — И я определенно не собираюсь кому-либо рассказывать ее секреты, — без особого труда пообещал он.

У Кольма имелось больше причин не желать, чтобы о них узнали, чем у семьи Фарензе. К тому же записки Памелы не дали ему ничего, что помогло бы лучше понять отца. Непохоже, чтобы эта поглощенная собой женщина стала тратить бумагу, описывая своего любовника. Лучшее, что он мог сделать, — это навсегда оставить ее и ее семью в прошлом в тот же день, когда покинет этот дом. Отдать им этот дневник было бы даже лучше. Его вдруг кольнула смутная мысль, что труднее будет забыть дочь Памелы, но он поспешил отмахнуться от нее.

— Вы отдадите нам, если найдете что-нибудь еще, пока работаете здесь? — спросила мисс Уинтерли, как будто уловила сомнения своего отца.

— Да, если это имеет отношение к вам, — устало вздохнув, ответил Кольм.

— Хорошо, теперь мы можем оставить его в покое, Ив, — поспешил сказать его светлость, увидев, что дочь собирается спорить. — Он сможет высказать мне свои возражения завтра. Но ты права, нам пора вернуться в бальный зал.

— Не думаю, что мы можем взять дневники моей покойной матери с собой. Не могли бы вы принести их нам в Фарензе-Хаус, мистер Картер? Я была бы вам очень благодарна.

Он смиренно склонил голову.

— Спасибо, — сказала мисс Уинтерли. Все снова встало на свои места: он — скромный клерк, она — леди.

— Милорд, мисс, до свидания. — Он отвесил поклон, который сделал бы честь любому дворецкому.

— До свидания, Картер, — ответила она с исполненным достоинства кивком и взяла под руку отца, позволяя вести ее назад к гостям.

Кольм смотрел им вслед и думал, что бы он чувствовал, если бы мог уверенной, вальяжной походкой идти рядом с ними, как равный им по рождению и богатству? Мгновенный приступ тоски о том, чего он лишился, быстро сменился осознанием того, что он не так сильно об этом жалеет. Со стороны светское общество выглядело ярким и блестящим, но не похоже, чтобы вращение в нем доставляло мисс Уинтерли много радости. Кольм вырос в мире, где умение и мужество значили больше, чем родословная и богатство. Когда, разбитые войсками французов, голодные, холодные и несчастные, они отступали по чужой стране, богатство и знатность мало чего стоили.

Что же касается знакомства с такими молодыми дамами, как мисс Уинтерли, то очевидно, что за пределами узкого круга высшего света это было невозможно. Оставив эту мысль, Кольм в последний раз поднялся по лесенке и уложил все восемь найденных им дневников в маленькую коробку. Зажав ее под мышкой, он порадовался тому, что никто из Уинтерли не ждет его внизу и не видит, как он с трудом спускается вниз, опираясь на здоровую ногу и цепляясь свободной рукой, чтобы не упасть. Ему вспомнились подозрения лорда Фарензе в отношении других слуг. Сегодня они, скорее всего, слишком заняты, чтобы броситься искать эти скандальные перлы в библиотеке, которую их хозяин уже продал; но, выходя из библиотеки, Кольм на всякий случай повернул в замке ключ и убрал его в карман.

— Папа, ты позволишь мне прочитать дневники моей матери? — спросила Ив, как только они оказались в коридоре, где никто не мог их слышать.

— Конечно нет.

— Но ты же понимаешь, что не сможешь вечно ограждать меня от ее грехов?

— Да, но не жди, что я перестану стараться это сделать. Даже когда мы станем седыми и старыми, я все равно останусь твоим отцом. И я всегда буду считать, что моя задача — беречь свою дочь от опасности.

— Но в глазах закона я уже взрослая.

— Я слишком хорошо это понимаю, — признался виконт с хмурой складкой между бровей, которая говорила, как велика его тревога о покое и счастливом будущем дочери.

Ив приходилось мириться со всеми скандалами, окружавшими жизнь Памелы, но свет должен был воспринимать ее такой, какая она есть, и не ждать от нее безумств, свойственных матери.

— Папа, я правда люблю тебя, и Хлою, и Верити, и мальчиков, но мне надо жить своей жизнью.

— Твоя мачеха все время твердит, что я не должен повсюду ходить за тобой, как верный мастиф, бросая свирепые взгляды на каждого молодого идиота, который заметил, что ты женщина. Однако не надо думать, что мне нравится смотреть, как ты ранишь себя, пробираясь через тернии, которые взрастили другие.

— Но если мне суждено так жить, я должна найти свой путь через них.

— Возможно, ты права, только не надо делать этого прямо сейчас. Мы должны вернуться за стол и спасти твою мачеху, потому что не только она и Полли Монтень уже умирают от любопытства и хотят знать, почему нас так долго нет. Бедняжке наверняка снова пришлось сочинять про твою головную боль.

— Ты самый добрый и заботливый муж, папа. Я тебя люблю.