Уже не новичок - Татьяна Зимина

я, глядя в её волшебные глаза. — Для друзей — Безумный Макс.

А глаза у дамочки и впрямь были занятные: зрачки в них были вертикальные, золотые. А радужка переливалась всеми цветами радуги.

Я и не заметил, что продолжаю сжимать её тонкую руку и смотрю, смотрю... Зрачки донны Карлотты становились всё больше, казалось её взгляд проникает мне в самую душу, устраивается там поудобнее и собирается почитать свежую газету.

— Карлотта! — голос дона Коломбо не сразу проник в моё сознание, прорвавшись сквозь радужное марево.

— Да, дорогой, — она отвела взгляд и я почувствовал себя обделённым.

— Проводи нашего гостя в столовую, а мне нужно перекинуться парой слов с консильери.

— Хорошо, любимый, — и она шепнула ему на ухо: — Он подходит, — а потом повернулась ко мне и совсем другим голосом сказала: — Добро пожаловать в замок Влахерна, господин Безумный Макс. Переступите порог и пусть эти стены послужат вам надёжным укрытием.

Это прозвучало, как традиционное приглашение — ну, как наше земное "добро пожаловать". И я не придал её словам большого значения.

Взяв под руку, донья Карлотта повела меня внутрь.

Шлейф её красного, сотканного из глянцевой чешуи платья негромко шуршал по каменным плитам, создавая ощущение, что за нами ползёт крупная тяжелая змея... Так и хотелось ускорить шаг, чтобы не попасться ей на зуб.

Нет, это я себя накручиваю, — я, как мог, пытался успокоиться. — У нас на земле говорят: чего боишься, то и случается. Значит, нужно срочно начинать бояться так никогда и не жениться.

Коридор замка был точно таким, как я себе и представлял: гобелены, штандарты... В простенках — рыцарские доспехи. С одним небольшим уточнением: доспехи эти делались для Горгонид. Я имею в виду, что размером они превышали мой рост раза в полтора... Так что впору пришлись бы разве что Лолите, и её ухажеру Энди.

Я чувствовал себя ребёнком. То есть, мелким, пронырливым и недостойным доверия.

— Судя по стенам, ваш замок — довольно древнее строение, — нарушил я неловкое молчание.

— Замок Влахерна появился задолго до того, как возник город, — охотно откликнулась донья Карлотта. — Мы поселились в этих краях гораздо раньше. И в принципе, не возражали, когда в долине начали селиться и другие. Экономика пошла вверх, стало больше пищи. А это благоприятно сказалось на инфраструктуре измерения.

— Ага, — умно высказался я, не совсем понимая, о чём речь.

— Они принесли с собой свежие веяния, — продолжила донья Карлотта. Её голос гулко отражался от капителей высоких колонн, но даму это не смущало. — Напомнили о том, что мы — тоже живые. Мне нравится Сан-Инферно. А вам, дорогой Макс?

— Я здесь всего неделю, — честно признался я. — И понимаю только, что это место разительно отличается от того, где я вырос. Но мне здесь нравится.

— Счастлива это слышать, — донья Карлотта ласково похлопала меня по руке улыбнулась.

А я почувствовал новую тревогу: а вдруг моё признание она расценит как-то по-своему? Ну, в смысле: мне нравится ваш город, а значит, понравится и ваша дочь, тра-ла-ла, не успеешь оглянуться, а тебя уже спрашивают: согласен ли ты, сын мой...

И мы неожиданно остановились.

Перед нами была двустворчатая дверь из какого-то очень красивого дерева. Оно было оранжево-золотистым, полупрозрачным, и больше всего походило на янтарь. Прожилки светились своим собственным светом, и именно по их рисунку я предположил, что вижу именно дерево.

Орнамент из цветов и птиц покрывал всю поверхность, и вырезан был столь искусно, что птицы казались живыми. Услышь я сейчас птичье пение — нисколько бы не удивился.

— Это дерево Гофер, — заметив мой интерес, пояснила донья Карлотта. — Уникально тем, что в огне не горит, в воде не тонет, и может выдержать удар любого тарана. Это деревья с нашей родины, — добавила она печальным голосом. — Но я собственноручно посадила здесь, вокруг Сан-Инферно, несколько рощ. Через каких-нибудь две-три тысячи лет они достигнут зрелого возраста.

— Да, это совсем скоро, — кивнул я. — Не успеем оглянуться — а они уже выросли.

А потом, не удержавшись, протянул руку и провёл кончиками пальцев по орнаменту.

Как только я притронулся к дереву, узор пришел в движение. Цветы принялись покачиваться, словно под лёгким ветерком, а птицы прихорашиваться и чистить пёрышки.

От неожиданности я отдёрнул руку, и орнамент вновь застыл. Но теперь его рисунок был неуловимо другим.

— Простите, — я смущенно вытер руку о штанину — на кончиках пальцев осталось ощущение, как от прикосновения к нежной коже. — Я не знал, что так будет.

Донья Карлотта посмотрела на меня долгим внимательным взглядом. Зрачки её глаз потемнели, радужка на мгновение стала кроваво-красной, в цвет платья.

— Откуда, говорите, вы родом? — спросила она после несколько напряженной паузы.

— А я ничего такого не говорил. Но это вовсе не секрет: я с Земли.

— Вы уверены?

— На сто двадцать процентов, — улыбнулся я. — Уж что-что, а это я знаю точно.

Она скептически сощурила свои прекрасные глаза, а я мельком подумал: не слишком ли упорно я оправдываюсь?..

— Ну хорошо, — наконец сказала донья Карлотта. — Пусть пока будет так.

И махнула рукой. Двери, повинуясь её жесту, медленно и торжественно отворились...

И мы столкнулись с миниатюрной девушкой лет семнадцати.

— Привет, мамуль! Кого ты привела на ЭТОТ раз?

— Познакомься, Зебрина. Это партнёр твоего отца, Безумный Макс. Макс... — хозяйка с улыбкой взглянула на меня. — Это Зебрина. Наша дочь.

Голос дамы звучал точь-в-точь, как у гордой наседки, которая только что снесла новое яйцо. То есть, заботливо и немножко обеспокоено: будет ли яичко хорошо себя вести, и не опозорит ли родителей?

Я опешил. Нет, ТАКОГО я точно не ожидал.

Зебрина Коломбо!.. Та самая Зебрина Коломбо, которая берёт всё, что захочет, и от которой мне лучше всего бежать на другой континент.

Да она же — обыкновенный подросток!

И судя по ярко-желтому ирокезу на голове, множеству татуировок и кольце в носу — подросток бунтующий.

— Хай, чувак.

Меня стукнули по плечу довольно твёрдым кулачком, к тому же, унизанном крупными перстнями — ну знаете: черепа, металлические когти и всё такое. По опыту: в драке такие перстеньки не хуже кастета.

— Ну хай, коль не шутишь, — признаться, я