История матери - Аманда Проуз

Соскользнув обратно на кровать, Джессика положила голову мужу на грудь.

– Я не знаю другого человека, который мог бы сделать меня такой счастливой.

– Я тоже. – Он улыбнулся.

Джессика прижалась к нему.

– О господи! Это означает, что мы опять будем заниматься сексом? – Мэттью закрыл глаза и уткнулся лицом в подушки.

– Боюсь, что да, – согласилась она. – Просто лежи и пой «Иерусалим», и, если повезет, дело будет сделано еще до того, как ты дойдешь до второго куплета.

Повесив на руку корзинку, Джессика быстро спускалась вниз к усыпанному галькой пляжу. Она поискала глазами мужа, который, не столь уверенный в выбранном пути, пробирался вперед, неся полотенца и толстое одеяло, на котором можно было позагорать. Она нерешительно остановилась, прикрывая глаза от солнца, и не спускала глаз с мужа, пока тот не расстелил на гальке подстилку и не разложил сверху полотенца. Она понимала, что переживает прекраснейший момент своей жизни в прекраснейшем месте. Улыбаться было больно, но она ничего не могла с собой поделать. Ее переполняло счастье и возбуждение.

Когда она смотрела на Мэттью сверху вниз, ее сердце трепетало, а грудь переполняла радость. В шортах и вьетнамках он ходил от угла к углу, поправляя самодельный лежак, стараясь сделать его поаккуратнее и поудобнее. Джессика, водрузив на нос солнцезащитные очки, наблюдала за ним. Он был красив, солнце освещало его сзади, и он стоял в окружении золотистого тумана. В этот самый момент она поняла, что все ее счастье находится у него в руках. Оно казалось таким хрупким, что могло бы рассыпаться от одного неловкого жеста. Одной мысли о том, что ему наскучит любить ее той любовью, которая сейчас исходила от него, было довольно для того, чтобы она загрустила. Его любовь стала для нее чем-то вроде зависимости, наркотика. Он намного лучше ее. Он умнее, шикарнее, привлекательнее. Просто лучше. И в эту секунду она осознала, как она уязвима, осознала, что она может потерять обретенное счастье только оттого, что он переменится к ней. Эта мысль привела ее в ужас. Она вспомнила, как привела Мэттью в паб для первого знакомства с Полли, и поспешно убежала в туалет, чтобы узнать, какого она о нем мнения. Наклонившись над раковиной, Полли сказала: «Черт возьми, Джесс! Он болеет за «Манчестер Юнайтед». Джессика знала, что та имеет в виду: он был из другого мира, что относилось не только к его внешности. Это говорило о многом.

– Ну вот, все готово, мадам, – поклонился Мэттью. – Ваше импровизированное ложе ожидает вас!

Джессика хмыкнула, ставя рядом с одеялом корзину, где лежал их завтрак и свежеиспеченный хлеб, ломтики ветчины «Серрано» и надежно закрученная баночка с оливками. Она скинула сандалии, сняла широкополую шляпу и побрела к морю, позволяя плещущимся пенистым волнам омывать ее стопы.

– Ой, вода довольно холодная! – Она отступила назад.

– Ерунда! – усмехнулся он. – Просто тебе нужно набраться храбрости.

– Скорее, мне нужно согреться, а не набраться храбрости, – сказала она ему, глядя через плечо.

– Правда? – спросил он, снимая солнечные очки и бросая их рядом с корзиной.

Джессика стонала от предвкушения, пока он на всех парах преодолевал расстояние между ними, наклонив голову, словно разъяренный бык. Не оставив ей времени для возражений, он схватил ее за талию и толкнул в воду, увлекая за собой. Соленая вода вздыбилась, засосав их обоих еще до того, как он перестал чувствовать дно под ногами, и поглотила, унося вместе с ним его пронзительно визжащую новобрачную. Они мгновенно вынырнули на поверхность, Мэттью смеялся, а Джессика что-то бессвязно лопотала от потрясения. Подняв кулак, она хотела ударить его, но он, поймав ее руку, притянул к себе и держал на руках, как ребенка, до тех пор, пока она не успокоилась в его объятьях, положив голову на его плечо и свесив ноги с его руки. Он кружил ее по воде, и волны мягко бились о них, отчего на коже оставалась соль, а волосы прилипали к лицу.

– Смотри, совсем не холодно, стоит только войти. – Он улыбнулся.

Она кивнула. Он был прав.

– Никогда не покидай меня, Мэтт.

– Я никогда не покину тебя. – Он поцеловал ее в нос. – Ляг на спину. Я поддержу тебя.

Мэттью убрал руки с ее стройной спины, и Джессика, соскользнув, легла на воду, раскинув руки и опустив голову в воду. Она лежала очень спокойно, а легкие волны плескались у ее ушей. Покоясь на нежных руках Мэттью, Джессика направила взгляд вверх, к горам.

– Мне кажется, что я лечу, – вздохнула она, когда он осторожно поднял ее на поверхность.

– Лети выше, золотая птица, я поймаю тебя.

Слегка выгнув спину, Джессика опустилась ниже в воду, наслаждаясь чувством невесомости. Ее переполняло ощущение покоя. Ей хотелось, чтобы они вечно стояли так, как сейчас.

14 марта 2012 г.

Иногда я ощущаю себя так, будто нахожусь внутри маленького ящика. Где бы я ни была, мне кажется, что я задыхаюсь, замкнутое пространство давит на меня, особенно когда на улице ярко светит солнце. Если бы я могла содрать с себя кожу, я сделала бы это. Здесь нет ни одного уголка, где я могла бы спрятаться, и ни одного уголка, где я могла бы стать самой собой, чтобы подумать хотя бы какое-то время.

В столовой воняет неприятным запахом изо рта, протухшей едой и вареными овощами. Это напоминает мне школьную столовую, и я почти уверена, что привыкну к этому запаху, но пока не привыкла. Сегодня мне дали порцию отварной солонины с парой вялых салатных листьев, прилипших к теплой тарелке. Я уставилась на тарелку, и женщина в сетке для волос, подавшая мне ее, сказала: «В чем дело, Рапунцель, ты хотела получить что-нибудь другое, чего нет в меню?» Если бы я только могла!

Все здесь сидят на своих, закрепленных за ними местах, на привинченных к полу скамейках, стоящих по обе стороны обеденных столов, закрепленных с обоих концов, одни собираются группками и жмутся друг к другу, шепчутся, другие смеются и болтают. Я, как обычно, сидела в одиночестве за пустым столом, но одна женщина, унизив собственное достоинство, села на скамейку напротив меня и следила за каждым моим движением. Она была ужасно худа и барабанила по столу испачканными чем-то желтым пальцами, ее длинные ногти неприятно щелкали о столешницу. На ней была надета уродливая серая майка, на которой виднелась осыпавшаяся печатная надпись «Нагасаки». Ее похожие на палки руки свисали из пройм, словно спагетти. «Табачок есть?» Она ухмыльнулась, глядя на меня, и я смогла увидеть маленькие черные пеньки вместо зубов, когда она смахнула с лица длинную челку. Я только покачала головой и постаралась не замечать ее. Не потому, что подобного не случалось раньше. А потому, что иногда я могу сохранять жесткую скорлупу, сковавшую мое сердце, а иногда не могу. Сегодня я не смогла, и я напугана. Печальна и напугана.

В детстве мне было все равно, насколько бессмысленно я проводила время или насколько насыщенной казалась мне моя жизнь, я всегда думала, что мама с папой все решат за меня, потому что они так и делали! Когда я переступала порог нашего домика на Хиллкрест-роуд, Ромфорд[2] казался словно окутанным теплым и безопасным коконом. Я не помню, чтобы когда-нибудь чего-то боялась, в нашем доме всегда было тепло и уютно. Папа чистил для меня клементины, удаляя всю белую сердцевину, которую я терпеть не могла, и при этом пел: «О, моя дорогая…», и неважно было, когда и где я захочу спать, он накидывал мне на ноги одеяло и задергивал шторы.