Шпионка. Почему я отказалась убить Фиделя Кастро, связалась с мафией и скрывалась от ЦРУ - Илона Марита Лоренц

Когда в ту новогоднюю ночь мама узнала о произошедшем, она немедленно отвела меня в кабинет врача для вагинального осмотра. По заключению доктора МакГрегора, у меня был разрыв девственной плевы и другие травмы, однако у него не было необходимых инструментов для того, чтобы утверждать, была ли я изнасилована, и он отправил нас в больницу № 121 для дальнейшего обследования. Через четыре дня мы были там. Это было ужасно: врачи, боль… Доктора говорили на английском и немецком. Когда акт насилия подтвердили, мама была в истерике. Она угрожала убить сержанта, рыдала и в сотый раз взывала к небу: «Кто, кто мог совершить такое?!» Вопрос, на который невозможно ответить, даже если знаешь имя и фамилию.

Я уверена, она не хотела обидеть меня, ею двигала боль, однако мама накричала и на меня, обвинив в том, что я не убежала. Мне бы хотелось объяснить ей, что я просто не смогла. Он был таким большим… А я была ребенком семи с половиной лет от роду.

Для поправки здоровья меня отправили на остров Нордернай в Северном море. Подразумевалось, что я проведу там два-три дня вместе с сиделкой. По возвращении домой я рассказала матери, что эта женщина трогала меня в неприличных местах. Может, мама подумала, что это плод моего травмированного воображения, а может, не захотела затевать еще одну битву с новым врагом, когда нам еще предстояло сражаться с Койном в военном суде. Как бы то ни было, она отпустила сиделку.

Я встретилась с насильником еще раз во время судебных разбирательств. Меня трясло от страха, я не могла поднять глаза и посмотреть ему в лицо, так что я завопила, как только его увидела. Мой мозг работал так, как ему и было положено, – как мозг семилетней девочки. Меня приводила в ужас одна мысль, что его могут освободить или что он перепрыгнет через стол и снова меня схватит. Я хотела одного – чтобы его связали. Сержант признал себя виновным, был осужден и по возвращении в США отправлен в тюрьму где-то на севере штата Нью-Йорк. Во время суда выяснилось, что он не только лишил невинности меня и напал на Валерию. Он изнасиловал Кристу, десятилетнюю дочь одной из его домработниц, и свою собственную дочь – Петти.

Это, несомненно, был ужасный опыт, однако мне не кажется, что он каким-то образом наложил отпечаток на мою дальнейшую взрослую жизнь, не считая нескольких кошмарных снов. Братья говорят, что в те дни я из веселой, беззаботной и шаловливой девочки превратилась в замкнутую и грустную. Эти перемены заметны на фотографиях, которые делал в то время Кики. После случившегося я не разговаривала почти год, не доверяла людям в военной форме, на смену моей невинности пришел страх, леденящий ужас остаться одной в темноте. Я перестала улыбаться, играть с другими детьми, не верила никому и ничему, не верила в себя. Все, чего я хотела, – сжаться в комок.

Пройдя через концентрационный лагерь и пережив изнасилование, я не могла влиться в обычную школьную жизнь. Мне было трудно усидеть за столом, подчиняться командам на английском, которого я почти не понимала. Я не хотела там оставаться, мое смятенное сознание маленькой девочки отказывалось понимать, к какому из двух миров, в которых мне, будучи одновременно американкой и немкой, приходилось жить, я принадлежу. Так же во время войны дома с мамой мы были американцами, а за его пределами вели себя как те, кем нас все считали, – обыкновенные немецкие дети. Я совсем запуталась и жила по собственным правилам. Не понадобилось много времени, чтобы меня исключили из школы.

В море с papa

Меня не волновало, что я не хожу на уроки. Единственное, чего я на самом деле хотела, – это отправиться в плавание с papa, быть с ним. Я была неугомонной, словно ветер, и хотела стать моряком, а не сидеть прикованной к одному месту. Он раздразнил мое воображение, рассказывая о далеких странах, о прекрасных островах, где апельсины растут на деревьях, о землях, наполненных умиротворением и красотой. После его рассказов я начинала верить, что в мире есть не только холод и враждебность, которыми ограничивался мой недолгий жизненный опыт. Он наполнил мою детскую головку мечтами, и я мечтала.

Первым кораблем, на борт которого я ступила, был «Вангероге». Управлял им мой отец. Я обожала каждый миллиметр этого судна, меня восхищали звуки, которые оно издавало, шум моря, запах мазута и морской воды, зимние бури и летние грозы. А больше всего я любила находиться рядом с papa. Со мной он был мягким, нежным, необыкновенным – давал полное чувство защищенности, которого мне так не хватало после всего пережитого. Для меня он был богом. Пусть это звучит как преувеличение, но для меня тогдашней так и было. На борту мне позволялось делать все, что я хочу, и я была счастлива ощущать себя частью его команды: чистила картошку, обедала с матросами… А еще это была моя любимая школа, единственная, чьим правилам я соглашалась подчиняться, классная комната, плывущая по волнам под открытым небом, где я узнала все о ветрах, течениях, рыбах. И о жизни, потому что papa научил меня тому, что, когда штурвал в твоих руках, ты прокладываешь курс, борешься с обстоятельствами и плывешь навстречу судьбе, которую для себя выбрал. Никто не управляет твоей жизнью, кроме тебя самого.

Я усвоила урок, хотя, может, и не так, как ему хотелось бы. Когда papa не мог по какой-либо причине взять меня с собой на корабль, я прокрадывалась туда зайцем и после того, как, по моим ощущениям, мы отходили на достаточное расстояние от берега, выбиралась из укрытия, замерзшая, голодная, дрожащая, готовая выслушать возгласы удивления и возмущения, сопровождающие мое появление. Можно было вынести взбучку, зная, что я иду в плавание, потому что капитан уже не будет разворачивать корабль, чтобы вернуть меня на сушу.

Nigger lover

В те годы я находилась под опекой мамы, поскольку они с papa развелись по взаимному согласию в 1946 году. Нельзя сказать, что их брак был идеальным, однако официальный развод был необходим для того, чтобы маме наверняка разрешили вывезти детей в Соединенные Штаты Америки. Нужно признать, что в первые годы войны, когда papa еще приезжал домой во время своих коротких увольнительных, он частенько задерживался то у одной, то у другой своей любовницы-немки. Не то чтобы ему так нужны были эти внебрачные связи, просто он встречал в этих женщинах куда больше сочувствия и понимания того, что происходит со страной, чем в собственной супруге. Спустя годы родители снова поженились, но тогда, в 1946 году, их развод был необходим по юридическим причинам. Наконец в 1950 году мама получила разрешение увезти нас из Германии.

Мы отправились в путь на корабле «Генри Гиббинс», который перевозил военнослужащих из Бремерхафена в США. 1 мая 1950 года мы высадились на пристани Бруклина в Нью-Йорке. Мама рассчитывала, что кто-нибудь из родственников встретит нас в порту, но никого не было. И снова, который раз в жизни, она вынуждена была идти вперед, рассчитывая исключительно на себя.