Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора - Иван Брыкин

Деваться некуда: послал он меня на прогулку с государыней, перекрестив на дорогу. А я даже переодеться не успел: как был дома в затрапезном халате, так и пошёл.

Она сперва не заметила: идёт, с Бироном беседует; я следом несу бутылку с медовухой, а за пазухой – оловянный стакан.

И вот захотелось государыне жажду утолить. Обернулась она ко мне и смотрит с недоумением – что, мол, за человек такой, непонятно во что одетый?

– Дьячок ты, что ли? – спрашивает, глядя на мой длинный халат.

– Нет, ваше царское величество, сын вашего слуги, – отвечаю я, низко кланяясь.

– Да как же ты посмел передо мною, императрицей всероссийской, в таком виде явиться?! – говорит она, а сама, вижу, распаляется.

Не быть мне живу, но тут Бирон вмешался:

– Оставьте его, ваше величество. Это хороший молодой парень, – я его в усадьбе видел, как он своему отцу весьма в делах помогает. А что одет, как это перед императрицей не подобает, так русские в одежде не понимают. Если бы он был француз или немец, его следовало бы наказать за такую небрежность, а с русского нельзя за это спрашивать.

– А я как же? Я ведь русская, – говорит государыня. – Или я тоже одета, как чучело?

– О, нет, ваше величество! Вы есть образец изящества и тонкого вкуса! – целует ей ручку Бирон. – Чему не надо быть удивленным, помня, сколько лет вы жили в европейской стране.

– Ладно, прощу сего юношу ради тебя; он взаправду расторопен и сметлив, – соглашается государыня, смягчаясь, – Налей-ка мне медовухи! – обращается она затем ко мне. – И смотри у меня: впредь замухрышкой перед своей государыней не являйся!

Тем всё и кончилось. Отцу я не стал рассказывать, чтобы зря его не тревожить, но ему и без того недолго жить оставалось. Он так и не оправился от всех волнений и после отъезда государыни Анны Иоанновны в Петербург вскоре умер, – упокой, Господь, его душу! Должность отцовская по призору за измайловскими строениями и хозяйством ко мне перешла, и вот уж более восьмидесяти лет я при ней состою.

Когда Анна Иоанновна преставилась, новым государем провозгласили её внучатого племянника Иоанна Антоновича, но поскольку тот ещё младенцем был, регентшей при нём стала его мать Анна Леопольдовна.

Портрет императрицы Анны Иоанновны.

Художник Л. Каравакк

Иоанна Антоновича я никогда не видел: через небольшое время на престол Елизавета Петровна взошла и его вместе с родителями отправили в немецкие земли навечно, как о том было сказано в высочайшем манифесте [13]. Но Анну Леопольдовну мне видеть приходилось, когда она вместе со своей матушкой Екатериной Иоанновной в Измайлове жила и позже, когда наездами у нас бывала.

Екатерина Иоанновна, также как сестрица её Анна Иоанновна, была выдана замуж за иноземного принца, имя ему Леопольд [14]. Жизнь у них, однако, не заладилась; кто тому причиной не знаю, но Екатерина Иоанновна к нам возвратилась и дочь свою малолетнюю привезла. А среди тех, кто в Измайлово приезжал, был Михайло Белосельский, гардемарин, – красивый, обращения хорошего и приятной развязности. Екатерина Иоанновна старше его была лет на десять, если не больше, но влюбилась в него до потери сознательности. Чему удивляться – баба без мужика, что земля без дождя, засыхает. Оттого бабье сердце для сатаны легкодоступно, и пользуется он этим, проклятый, со времен Адама и Евы – толкает баб к греху!..

Перед Екатериной Иоанновной всё трепетало, я уж говорил, но перед этим гардемарином она сама, как трава, стелилась и не знала, чем угодить. Чины ему выхлопотала от сестры своей и награждения – скоро он уже адмиралом стал. Но волею Божию умерла Екатерина Иоанновна в первых годах правления государыни Анны Иоанновны; Михайлу Белосельского сперва не трогали, но был он болтлив и нескромен: всем и каждому рассказывал о былой связи своей с Екатериной Иоанновной и всяческие скабрезные подробности прибавлял. За то вышла ему ссылка в дальние края – легко отделался: за непотребные слова об особе царской семьи мог без головы остаться, но, видно, помнила государыня Анна Иоанновна о привязанности к нему сестрицы, – да и как не помнить, у самой сердце бабье, теми же страстями кипит!..

Анна Леопольдовна тоже имела сердечную страсть – к немецкому посланнику Морису, а как его фамилия, запамятовал [15]: будучи еще отроковицей, оказывала ему нежное внимание. Был он старше её лет на двадцать, некрасив и грузен, – а сама она была не то чтобы красавицей, но привлекательности не лишена: роста среднего, собою статна, волосы имела тёмного цвета, а лиценачертание хотя и несколько вытянутое, однако приятное и благородное.

Ну, думаем, вся её страсть от молодости, от глупых девичьих мечтаний, а в возраст войдёт, так переменится. Ан нет – чем дальше, тем больше: уже и в открытую не стеснялась этому Морису любовные знаки подавать. Государыня Анна Иоанновна всполошилась – оно и понятно, разве он для царской племянницы подходящая партия? Мориса прочь со двора прогнали, а Анну Леопольдовну сосватали за немецкого принца Антона. Я его ни разу не видел, но, по слухам, был он ни рыба, ни мясо, даром что королевской крови.

Жили молодые в Петербурге, и там родила Анна Леопольдовна сына Иоанна, который по смерти Анны Иоанновны стал в младенческом возрасте нашим императором. Впрочем, это я уже повторяюсь…

Ну, власть его недолго длилась, потому как в следующем году гвардейцы на престол Елизавету Петровну возвели, и более мы ни об Иоанне Антоновиче, ни об Анне Леопольдовне, ни о принце Антоне не слыхивали [16]. Может, до сих пор кто-нибудь из них за границей проживает, куда их государыня Елизавета Петровна выслала, – хотя вряд ли, уж сколько лет с тех пор прошло!

…Да, бурное тогда было времечко – годов пятнадцать всего минуло, а сколько государей у нас сменилось! Какая Елизавета Петровна у нас по счёту? Шестая, говоришь?.. Так и есть, шестая… Что же, о Елизавете Петровне я уже рассказывал, но есть ещё что рассказать. Знал я её хорошо, и разговоров с ней не раз удостаивался, ибо любила она в Москве пожить и наше Измайлово стороной не обходила.

О молодых её летах что добавить? Пожалуй, что проста она была, вся в матушку свою Екатерину Алексеевну, которая с людьми запросто разговаривала и домашней работы не чуждалась. Елизавета Петровна работать, правда, ленилась, за что получала выговоры от государя Петра Алексеевича, но народа не чуралась. Придёт, бывало, в девичью, когда девки орехи или крупу перебирают, или шерсть прядут, или вышивают чего, сядет меж ними и слушает их с охотою, а то и смеяться вместе с ними начнёт, – девки-то, известно, смешливы: палец покажи, обхохочутся!

Любила Елизавета Петровна и попеть с девками, и поиграть, особенно на святках, – а уж как на масленицу разойдётся, так по нескольку дней веселится! Танцевала до упаду, ночи напролёт; спать ложилась под утро, а после полудня снова за веселье. Потела столь же сильно, как её батюшка Пётр Алексеевич: тот по три рубашки на дню менял, она – по три платья. Пока Пётр Алексеевич жив был, платья для неё проветривали и сушили, а после она их опять надевала, а уж как государыней стала, платья каждый раз новые ей приносили, прежние надевать брезговала. Платьев у неё скопилось без счёта – и выбросить, не выбрасывала, и носить, не носила, а ведь за ними уход нужен, чтобы плесень не попортила, моль не съела, и прочие неприятности не случились. Мучение было с её гардеробом; как-то случился пожар – не у нас, слава Богу, в Кремле она тогда жила, – так много платьев сгорело. Вот радость слугам была, хоть как-то гардероб поубавился, однако скоро новые платья нашили, да ещё больше, чем прежде…