Крестом и стволом - Михаил Серегин

Отец Василий зажмурился. Он и понятия не имел, о каком таком подельнике речь, хотел возразить, но передумал и решил дождаться развития событий. В коридоре загрохотало железо дверей, послышались шаркающие шаги и невнятное мычание.

– Сюда, сказал, иди! Куда тебя понесло?! – Удар и снова: – Прямо, говорю, иди, быдло!

Отец Василий напряженно ждал. Заскрежетала дверь, и в проеме показался плотный, широкоплечий, чем-то очень знакомый мужчина. Но узнать его священник сразу не смог: все лицо было покрыто сплошной сине-багровой маской синяка. Мужчина издал невнятный звук и повалился на косяк. Стоявший сзади оперативник придержал его за ворот.

– Что, узнаешь дружка? – поинтересовался Пшенкин.

– Нет, – честно сознался священник. – Не могу признать, вроде по фигуре знаком, а кто?..

Оперативники весело гоготнули.

– Ты такой же будешь, если в несознанку станешь играть! – сказал Пшенкин. – Рубцов это, Анатолий, дружок твой закадычный! Вместе Парфена мочили, вместе вам и сидеть!

– Анатолий?! – ужаснулся отец Василий. Он просто не мог поверить, что именно с этим человеком еще недавно мирно беседовал на автостоянке.

Человек-маска неразборчиво булькнул и пустил на остатки воротника густую кровавую слюну.

– Можешь идти, Мотыль, – разрешил Пшенкин.

– А этот?

– А вон, в уголок посади для наглядности.

Мотыль грубо, силком опустил Толяна на пол и вышел. Водитель попытался встать, но бессильно завалился на бок и ударился головой о цементный пол. Отец Василий инстинктивно дернулся подбежать, помочь, но браслет наручника только холодно звякнул о трубу. Уйти дальше стула священник не мог.

– Да люди вы или нет?! – повернулся он к Пшенкину.

– Рот заткни! – жестко оборвал его опер и вдруг мерзостно так улыбнулся. – Будем и дальше в игры играть или…

– Ну, гад! – не выдержал отец Василий. – Отплатится тебе, помяни мое слово! Не на этом свете, так на том.

– Вот и договорились, – еще гнуснее усмехнулся Пшенкин. – Только покамест ему отплатилось, а скоро и тебе. Сейчас я тебя кверху жопой подвешу, платьице твое бабское задеру и через пять минут…

Отец Василий повел плечами и привстал. -…ты у меня, как миленький…

Священник шагнул к регистрам отопления и взялся за них руками.

Опер смолк и с въедливым интересом принялся наблюдать за поповскими манипуляциями. И тогда отец Василий наступил на нижнюю, совсем уже сгнившую трубу, вырвал ее из резьбы, легонько повернул батарею и напрочь ее вывернул.

Опер открыл рот да так и замер.

Отец Василий в два поворота отломал батарею от трубы, к которой был прикован. Затем тихо, без шума и грохота поставил батарею на пол, снял с трубы наручник и кинулся к столу. Пшенкин рванулся к выходу, но священник остановил его ладонью в лицо и отшвырнул обратно на стул.

– Недобрый ты человек, Пшенкин, – сквозь зубы процедил он. – Как только такого земля носит? Ну ничего, недолго, я надеюсь, тебе осталось. Предстанешь ты перед судом божьим!

Пшенкин сглотнул слюну и кинулся шарить под пиджаком. Отец Василий легонько придержал опера за кисть и внимательно посмотрел ему в глаза. Там читалось только одно – безмерный, панический ужас.

– Или с тобой прямо сейчас посчитаться, не дожидаясь, пока господь призовет? – наклонился к оперу священник.

Пшенкин смотрел на него, как мышь на кобру.

Отец Василий вдруг успокоился. Он понял, что уже выиграл эту схватку, и, что бы потом ни случилось, он никогда больше не позволит себя так бездарно «закрыть». Священник выдернул из кобуры оперативника пистолет и потряс перед его лицом.

– Это я лично Ковалеву отдам как свидетельство твоего полного несоответствия занимаемой должности. Понял?

Пшенкин молча исходил потом.

– Ключи от машины у кого?

– Там, на выходе… у Петрова, – прохрипел Пшенкин.

– Понятно, – отец Василий легонько стукнул опера в шею, дождался, когда тот упадет лицом в стол, и подошел к Толяну.

– Анатолий, – тихо позвал он. – Ты как, двигаться можешь?

Водитель только неразборчиво булькнул. Отец Василий вздохнул, вернулся к столу, неторопливо выгреб из ящика стола свои вещи, надел на шею большой серебряный крест, бережно приподнял и перекинул через плечо Толяна и вышел из комнаты.

* * *

Предварительные расчеты его не обманули. Это здание, некогда нормальный объект Министерства внутренних дел, теперь было совершенно пусто, а главное, никак не охранялось. Если, конечно, не считать тех троих сопляков на выходе. Но даже «сопляков» на выходе он не увидел, лишь кто-то беззаботно гоготал за одной из железных дверей.

– Ты чего, Мотыль, куда девятку клеишь?! Чудо в перьях!.. На погоны себе нацепи!

Он беспрепятственно вышел на улицу, положил Толяна у стены и вернулся. Вытащил ствол и стремительно прошел за железную дверь. Троица мигом притихла.

– Оружие на стол! – проревел он.

Опера быстро переглянулись, только тот, что сидел слева, дернулся. Отец Василий, не глядя, наотмашь рубанул его ладонью в лицо. Парень издал чавкающий звук, стукнулся головой в стену и осел вниз.

– Стволы на стол, я сказал! – грозно повторил он.

Опера судорожно полезли за отвороты пиджаков. Отец Василий отобрал оружие и, не отрывая от них глаз, ощупал безжизненное тело их пострадавшего товарища. Нашел пистолет, сунул его за пазуху и покачал головой. Никогда в жизни он не встречал такого уровня халатности и непрофессионализма! Потому что оперу можно простить все, вплоть до «недозволенных методов», но только не головотяпство! И только не трусость! Когда-то давно, еще в прежней жизни, в него эти простые истины вколачивали с кровью. Потому что лучше несколько зуботычин и разбитых носов, чем хотя бы один труп. Это была аксиома, и доказательств для нее не искали даже самые зеленые пацаны, даже самые никчемные курсанты! Но эти!.. Отец Василий презрительно сплюнул и протянул свободную ладонь вперед.

– Ключи, – потребовал он. – Быстро!

Один из оперов достал из кармана связку ключей и положил на стол. Отец Василий сгреб ее и вышел вон. «Щенки! – скрипел он зубами, поднимая водителя на ноги. – Щеглы сопливые!» Изо всей этой компании только один, тот, что сидел справа, попытался оказать ему сопротивление! Только один! Отец Василий сунул Толяна на заднее сиденье, завел машину и, полыхая возмущением, поехал в поселок.

Когда-то давно, еще в прошлой жизни, и ему доводилось участвовать в таких постановках, особенно когда приходилось ломать действительно крутых мужиков. И на природу братву вывозили, и внутренности отбивали, и даже расстрелы имитировали. Но то, что было сейчас, более всего походило на плохой школьный спектакль с заскорузлыми троечниками в главных ролях. Отец Василий даже не мог сообразить, что завело его больше – то, что его так бездарно «закрыли», вид Толяна или эта кондовая, ни в какие ворота не лезущая любительщина.