Компаньонка - Перихан Магден

Заметив на кровати мой раскрытый изумрудно-зеленый, как голова селезня, чемодан, она вдруг заявляет: «Ты помешана на порядке! Еще одна помешанная на порядке! У меня уже есть одна такая. Мэри Джейн — воплощение порядка. Но ты, конечно, превзойдешь ее в несколько раз. В вопросах порядка, естественно…»

Она опять смеется. Наверное, в этом и заключается моя работа — внимательно слушать этот бред и странный, неуместный смех этой девочки. Вдруг она произносит: «Вообще-то афиша довольно старая. Может, карлики все давно умерли. Вы же знаете, карлики долго не живут. А карлики-акробаты — и подавно. Но я все-таки надеюсь, что они не умерли и однажды поздно вечером покажут нам в ресторане спектакль. Поздно-поздно… Так поздно, что в ресторане не будет посетителей. Только мы с вами. А мы будем смотреть на них и бросим им желтую розу».

Странная девчонка. Прыгает с темы на тему, как муха по мусору. Меня охватывает сильное, нестерпимое беспокойство. Не желаю слушать этот бред. Она пугает меня. Почему она не уходит?

— Ну что, красивую я сценку вообразила? — грустно продолжает она. — Только я ведь вам не нравлюсь. Понимаю: вы не пускаете никого постороннего в свою жизнь. И сами ни в чью жизнь входить тоже не хотите. Я по ночам засыпаю поздно и с трудом, и приходится смотреть свои сны днем.

Это мой доктор так сказал. Он, конечно, рассказал все домашним. Но я сама в этом виновата. А доктору просто не хватает фантазии. Но бедная фантазия всегда нуждается в помощи богатой. Такой, как моя. Такие, как я, всегда делятся своей фантазией с другими. Хотя прекрасно знают, что ее не вернут, а наоборот, придут и попросят еще. Ну не можем же мы отправлять всех восвояси с пустыми руками, когда у нас самих ее залежи? Вас не раздражает, что я считаю вас такой же, как я? Мне кажется, я не ошиблась с вами.

— Значит, вас мучает бессонница?

Кажется, я впервые что-то ответила ей. Но это удивило не ее, а меня. Ведь я собиралась наказать маленькую нахалку. Собиралась поставить ее на место. Я, конечно, не собираюсь вникать в ее бредни, но что-то заставляет меня разговаривать с ней — наверное, неизъяснимая печаль, в которую она укутана, как в теплое одеяло.

Всплеснув руками, она кривится: «Это все мелкие, земные проблемы. Такие проблемы лишают меня снов. Я не случайно говорю во множественном числе: из-за этих глупостей я пропустила тысячи снов. Но это еще не все…»

Она впервые нерешительно заминается. Одобрительно киваю ей. Она уже так много сказала, что я выдержу еще.

Опустив глаза, она выдает: «Самые заразные болезни — душевные».

Неожиданный поворот… Во что эта пигалица играет со мной?

— Я вас обидела? Я только хотела сказать, что моя болезнь заразна… то есть сегодня и вы спать не будете. Видно, что вы прячетесь от чужой боли и грусти. Из-за собственной грусти, из-за собственной фантазии. Мама говорила, что в каждом человеке, у которого такая фантазия, сидит демон. Этот демон всегда готов питаться болью других людей. Пожалуйста, только не думайте, что я хочу переложить на вас свои проблемы, разбудив вашего демона. Наоборот, я, как и вы, ненавижу тех, кто так поступает.

Немного раздраженно отвечаю ей: «Надеюсь, у меня все не так плохо. Пробуждение демона не зависит от желания либо нежелания, чтобы он проснулся. А вот если на него кричать, он может проснуться — ведь он не крепко спит».

— Я лунатик. Иногда по ночам вообще не сплю. А если сплю, то слишком беспокойно. Не очень понятно, зачем я отправилась в это долгое путешествие, да еще на корабле. Вы, наверное, будете со мной в основном во время сна.

— Да с какой стати?! — взрываюсь я. От моего крика будто лопается невидимая струна — у нас обеих как гора с плеч. Но, в самом деле, с какой стати? Почему тогда не написали в том чертовом объявлении, что КОМПАНЬОНКА ТРЕБУЕТСЯ НА ВРЕМЯ СНА?!!

— Вы этого не знали… Я уверена, что вам вообще сообщили мало… но я хочу сказать… Если хотите, можете отказаться от работы со мной.

В ее голосе что-то звенит — как разлетевшиеся осколки разбитой фарфоровой куклы. Она натянута, как струна скрипки. Изо всех сил держится, чтобы не заплакать. Только крылья маленького, детского, но уже аристократического носика дрожат. Мне становится страшно грустно. Зачем, зачем я ее расстроила? Ненавижу эту госпожу Тамару. И генерального директора ненавижу — за то, что мне никто ничего не сказал.

— Пожалуйста, успокойтесь, — прошу я. — Не надо плакать. Я согласилась на эту работу исключительно по собственной воле. Мне было очень плохо в городе. Хотелось уехать. Уверена, путешествие пойдет мне на пользу.

На пользу? Более неловких, неудачных слов было невозможно найти. Но других и не надо. По крайней мере, сейчас, когда я в таком состоянии: когда меня переполняет печаль, раскаяние, сострадание, восхищение, любовь и ненависть к этому ребенку.

Нагло ухмыльнувшись, она говорит: «На пользу? Странно вы сказали».

Я молчу и пристально смотрю ей в глаза. Ее взгляд выдержать трудно. Отворачиваюсь. Смотрю перед собой.

— Ладно, раз уж вам хочется — оставайтесь. Нет проблем. Пойду к себе, пока училка не устроила истерику. Вам, наверное, хочется разложить, наконец, свою одежду. До ужина. Пока!

Хлопнув дверью, она выходит. Я чувствую себя несчастной. Будто меня жестоко обманули и бросили. Училка? Она называет страдалицу Праймроуз училкой?

Меня тут же охватывает бесконечная нежность и жалость к Мэри Джейн Праймроуз. Бедная, несчастная, забитая старушка, вынужденная ради куска хлеба терпеть эту маленькую бестию!

Продолжаю раскладывать вещи. Тщательно и аккуратно.

* * *

Разложив все должным образом («должным образом» означает, что каждая вещь лежит настолько аккуратно, насколько возможно, и притом в самом подходящем для нее месте), я вдруг чувствую такую усталость, что, кажется, готова заснуть стоя.

Отныне мне, бедняжке, привыкшей спать до полудня, придется подниматься ни свет ни заря. Странная девчонка действует мне на нервы, а мысль о том, что с корабля никуда не сбежать — ведь я обещала! — не дает покоя. Отмахиваюсь от этих мыслей, как от назойливых мух. Засыпаю.

Во сне лежу под огромным деревом в таинственном лесу. На меня падает снег — слой за слоем. Надо проснуться и идти дальше, размышляю во сне я. Но спать во сне так приятно, что нет ни сил, ни желания подняться. Внутренний голос — видимо, зверек во мне, намеренный остаться в живых, — требует, чтобы я немедленно встала. Другая часть меня греется под обжигающим снегом. И я мечусь между двумя своими половинками. Вдруг из-за деревьев появляется один мой близкий друг. От скрипа снега у него под ногами я во сне просыпаюсь. Не глядя на меня, он идет мимо. Но я знаю: он здесь ради меня и пришел издалека, чтобы разбудить меня. Я просыпаюсь, потому что благодарна ему.

Открыв глаза, поворачиваюсь к двери. Кто-то просунул в щель двери письмо. А мне приснился звук шагов.

Лежу и вспоминаю приснившегося друга. Мы с ним стали любовниками после многолетней дружбы, когда он проявил большое упорство и терпение. Обычно друзья, которые дружат по двадцать лет, любовниками не становятся. Как бы они ни нравились друг другу и не были влюблены, как бы им ни хотелось стать ближе — ничего не выйдет. Такие тяжелые отношения, как любовные, предполагают безоговорочное изначальное восхищение. А когда человека знаешь двадцать лет, это невозможно.