Дежурный по континенту - Олег Горяйнов

Билл Крайтон взял зубочистку из вазочки посреди стола и слегка поковырялся в зубах.

– Номер кредитной карточки и название банка, со счетов которого был произведен платёж – всё, чем я располагаю.

– Ну, это немало, – бодро сказал Петров. – Какой банк?

– Это ваш банк, Эдик. Русский.

– Да?..

Петров растерялся, но не надолго. Ну, наш банк. Эка невидаль. Держат же российские бандиты деньги в заграничных банках. Почему бы заграничным бандитам не держать деньги в российских банках? Кто мне ответит, почему?

– Ну что же. Раз это российский банк, то я найду хозяина этих денег, – сказал он и сдвинул брови. – Я сделаю это, Билл.

Это было, по крайней мере, реальной задачей. То самое, как сказал Билл, «плюссирование одной-двух проблем к проблемам, you're allready having»… Ничего нерешаемого. Простое дело. Оторвать задницу, сказать слово, слазить в карман, послать человечка. Будничные повседневные обстоятельства жизни человека, профессия которого – работать с людьми. Не столь уж редкая профессия. И не столь уж простая. Но не столь уж и сложная.

Билл Крайтон смотрел на него с затаённой в глубине здорового американского организма усмешкой, будто просекая в русском коллеге нечто стержневое.

– Наливай посошок, Эдик! – сказал он. – Твоему человеку не дадут здесь политического убежища.

Эдуард Авксентьевич налил. Они чокнулись, выпили. Петров впился зубами в куриную ногу. Американец довольно улыбнулся, взял из вазочки новую зубочистку и сказал:

– Ещё в течение месяца, Эдик.

– Что в течение месяца, Билл? – спросил Петров, поперхнувшись куриной ногой.

– Твоему человеку не дадут политического убежища. Принеси мне её голову или хотя бы адрес, и ему не дадут его никогда. Ты сможешь отправить его домой.

Может, в тот самый момент, а может, спустя несколько дней проблемы русской омонимии взволновали ещё одного военного, который уже запутался в своих именах, гражданствах, биографиях и обстоятельствах личной жизни. Держать всё это в башке – задача, непосильная для человека, если его этому специально не обучали. А Ивана к нелегальной работе готовили наспех, никакого такого великого шпиона из него делать не собирались. Было у него конкретное задание: залечь, натурализоваться, в нужный момент соблазнить и охмурить некую девку. Задание свое он блестяще выполнил, даже перевыполнил, став её законным супругом, что ещё надо? По идее, он должен был теперь явиться к начальству и браво доложить, гаркнув с порога: «Товарищ имярек, ваше задание выполнено! Прибыл для дальнейшего прохождения службы!» И так далее. Получить орден и ехать себе под Читу или ещё дальше – до самой пенсии сторожить большую ракету с кучей ядерных боеголовок, вспоминая недолгий латиноамериканский период своей жизни как забавное недоразумение.

Но судьба – дама с фантазиями. Вышло так, что задание своё он выполнял не по велению Родины, а по прихоти своего начальника, цели которого не вполне совпадали с интересами обороноспособности великой державы. В связи с этим будущее Ивана заимело в своей перспективе большущий вопросительный знак. Ответов на вопрос было несколько, и среди них – такие, которые Ивану совершенно не нравились. Поэтому он, послушавшись мудрого совета, попросту сбежал куда подальше и теперь обустраивался на новом месте. Этому процессу его как раз обучали.

А ещё вышло так, что женщина эта, супруга его законная, оказалась не только дочкою папаши-богатея, но и знаменитой террористкой, за которой охотились все спецслужбы континента. А ещё он втрескался в неё по уши и, несмотря на установки начальства, дальнейшей своей жизни без неё не представлял. Что разные жизненные обстоятельства их разлучили – так это временное неудобство. Вот всё уляжется, полагал он, всё устаканится, и я её найду, и хватит с неё революций, заживём в любви и согласии.

Поэтому в программу обустройства супружеские измены и всякие такие глупости отнюдь не входили, боже упаси. Но… никакая скорбь не властна отменить круговорот жидкостей в молодом человеческом организме. Особенно в тропиках у нас. Рыдай, не рыдай – конец известен: рано или поздно горячая брюнетка затащит тебя в какую-нибудь подвернувшуюся койку. Тем более что Кармина поставила вопрос ребром.

– Педро, – спросила она, – признайся честно. Ты что у нас, голубенький?

– Нет, – смутился Иван и подумал: хорошо, что имя не довлеет над сущностью человеческой – а то ведь липовые документы ему выправили на несуществующего в природе гражданина, которого звали «Педро Давалос». Разве так можно поступать с человеком правильной сексуальной ориентации?

Кармина, к счастью, в тонкостях русской омонимии была не сильна, так что вопрос её никакой заковыки в себе не содержал, а был искренен и горяч, как пуля из ружья.

– Тогда в чём же дело? – спросила Кармина.

– А в чём, собственно, дело? – спросил Иван, хотя прекрасно понимал, в чём тут дело.

– Уже который день ты смотришь на меня как собака на грудинку и ни разу даже за руку не взял.

Неужели, подумал Иван. Неужели впрямь как собака на грудинку?.. И почему я непременно должен брать тебя за руку или ещё за что-то? Закон, что ли, такой в этой стране?.. Сказать, что я эмигрант и законов никаких не знаю? Вот только откуда я эмигрант?

Интересный вопрос. Как бы эмигрант из Маньяны. Но в Маньяне я был как бы эмигрантом из Боливии. А в Боливии… В Боливии я вообще сроду не был.

В чёрных глазах соседки отражался некий мыслительный процесс, и вдруг эти глаза вспыхнули какой-то неожиданной мыслью.

– Может, ты… – начала Кармина.

– Нет! – испугался Иван. – Просто…

– Что?

– У меня есть жена.

– Где?

– Не знаю.

– Бедный ты, бедный, – сказала Кармина. – Совсем вы в вашем Парагвае ошизели с вашими революциями.

– Я из Боливии, – поправил её Иван.

– Тем более. Мыслимое дело – мужа с женой разлучать? Пойдём.

– Куда?

– Ко мне, – сказала Кармина и взяла Ивана за шершавую ладонь.

Так закончилось недолгое Иваново воздержание на костариканской земле, где со всеми революциями, действительно, было покончено уже полвека назад, и женщины брали от мирной жизни не то, что она им давала, а то, что хотели сами от неё взять. Покачивая крутыми бёдрами, жгучая брюнетка Кармина завела Ивана в свою комнату и, даже не потрудившись задёрнуть занавески на стеклянной двери, выполнявшей также функции единственного в комнате окна, впилась в Иванов рот сочными красными губами, а потом и зубами.

Последняя мысль, посетившая воспалённый мозг старшего лейтенанта, была о Дмитрии Семёновиче, его наставнике в Академии ГРУ, который обучал его всяким тантрическим фокусам. На первом же занятии Ивану пришлось дать имя своему непарному органу. Не долго думая, он окрестил его Степаном Ивановичем – в память о замполите Степанове, имевшим с названным предметом несомненное портретное сходство. Наставник оказался специалистом своего дела: получив имя, Степан Иванович довольно быстро научился на него отзываться. Вскоре для пробуждения Кундалини Иван научился обходиться без сидения в падмасане и сиддхасане, без сорока циклов капалабхати с уддияма бандхой, переходящей в мула-бандху. Ему достаточно было сказать: «Степан Иванович, подъём, мой нефритовый!» – и неутомимый труженик взъендрялся и брал управление организмом на себя, как автопилот в авиалайнере. Всякие капалабхати с бандхами загружались в оперативную память автоматически и исполнялись ровно столько раз, сколько было нужно для доведения партнёрш до стопроцентного экстаза.