Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин

Камень, «наш Лунный камень», как говорила тогда Кувшинина, почти кричавшая в телефонную трубку, был изуродован. Огромная гранитная глыба, лежавшая в овраге, еще с начала прошлого века считавшаяся символом не только лагеря, но и всей дачной местности на этом берегу Оредежа. Когда-то этот камень называли просто «Большим», но со временем его переименовали в Лунный. Кувшинина утверждала, что про него написано даже в уставе лагеря (интересно, где), и археологи, в свое время изучавшие этот обломок древней скалы, однозначно признали, что когда-то он служил язычникам в качестве жертвенного алтаря. «Понимаете, он же огромный, далеко видно, мы детям рассказываем – историю когда рассказываем, и о поселке, и вообще, а тут такое». Почему Лунный? Кувшинина не знала. Не знал, на самом деле, никто. Когда-то краеведы писали, что это просто измененное название от «валунного». А жители окрестных улиц, еще до Революции, говорили, что он настолько большой, что закрывает ночами Луну. Вот и все существовавшие объяснения. Кувшинина в своем вечернем разговоре напирала именно на то, что камень это памятник. А случившееся это акт вандализма. Хотя, никаким памятником камень никогда не был. Костя это проверил.

Спуск в овраг был узкой тропинкой, петлявшей между зарослями молодого ивняка. Поворот, другой, и вот – оба участковый и Кувшинина уже стоят у Лунного камня, большой глыбы темно-бежевого цвета. Земля вокруг утоптана, и видно, что люди приходят сюда часто. Солнечный свет отбрасывает полупрозрачные тени от растущих рядом елок и молодых берез на поверхность валуна, покрытую мхом. И на легком ветру ветви деревьев шевелятся. Вторя им, извиваются и тени, пляшущие на зеленом мху камня.

– Вот, Константин Васильевич, смотрите. Что ж за люди-то сделали? И на самом видном месте, почти на верхушке. Это ж и с улицы видать, и со стороны, где дети ходят.

Костя обошел валун, сделал несколько шагов назад, заглянул за камень сзади. Камень действительно был большим. Выше человеческого роста в самой своей верхней части. Лежал, наполовину погрузившись в склон оврага. Там, где поверхность его была более-менее гладкой, лишайник и мох были расчищены. И вместо мха, обращенный к небу, хорошо различался большой рисунок, занимавший почти всю верхнюю, плоскую часть валуна – зеленая пятиконечная звезда, каждый луч которой был немного изогнут вправо и заканчивался грубо выведенной змеиной головой с раскрытой пастью. На «зеленую руку», которую в рисунке увидела Кувшинина, это было похоже слабо. Единственное сходство состояло, в том, что короткие лучи, или – змеиные тела, походили на пальцы.

– Тамара Павловна, это же не рука, это «свастон», как говорят сейчас. Слышали, наверное. Свастика. Фашисты такие рисовали.

– Не может быть! – Кувшинина сняла очки, словно думая, что без них сможет лучше рассмотреть рисунок. – Я ж ясно руку видела.

– Похоже, но Вы рассмотрели, наверное, не до конца. Да и рост у Вас, извините…

– Я понимаю, но свастика-то как, на территории пионерлагеря тем более. Это ж статья, да?

– Уже нет. Раньше статья была, административного. В прошлом году отменили. И вот, собственно, – Костя указал рукой на рисунок. – Может, ваши детишки и балуются, на прощание? Это хулиганство, конечно. Но надо разбираться.

Кувшинина молчала, приглядываясь к рисунку. Наличие на подотчетной территории зеленой свастики, пусть и такой странной, ввергло ее в ступор. Она обошла валун слева, взобралась на пригорок, посмотрела на Лунный камень еще раз. Потом достала телефон и сделала несколько снимков.

– Знаете, Костя, я думаю, что это не наши ребята. Вы вот сейчас такое говорите… Ну, понимаете хоть, что свастики тут никто рисовать не будет. Мы же им рассказываем, водим по местам. Вы человек новый, откуда вы к нам кстати?

– Из Всеволожска.

– Ага, оттуда. Переехали. А вообще историю Сиверской знаете, что тут было? Во Вторую Мировую? У нас каждое лето вот про это все… И слеты, и ветеранов оставшихся зовем, двадцать первого числа, в июне – около камня вот ребята все, выстраиваются. И приходит Омар Яковлевич. Он партизаном был, знаете, как все рассказывает? Дедушке уже почти девяносто, а еще приходит, с внучкой правда. И рассказывает всем ребятам: они вот тут, где вы стоите, стоят, а он говорит. Нет, наши точно не могли.

– Вы во всех своих, скажем так, воспитанниках, уверены?

Последовала неловка пауза. Было слышно, как по дороге за оградой проехал грузовик. Где-то залаяла собака.

– Знаете что, Костя, – Кувшина спустилась со склона, – я думаю, надо конечно со всем этим разобраться. Мы эту вот дрянь не убирали специально, чтобы Вашего приезда дождаться. Теперь попрошу, чтоб стерли, если еще сотрется… Но Вы сможете как-то все это мягко, скажем так, ну…

– Вы имеете в виду, чтобы никто не узнал? Так мы же дело начали, все зарегистрировали. Или вообще, отзываете? – Последнее было сказано Костей с робкой надеждой.

– Нет, что Вы, нет, конечно! Но вы ж знаете, что будет, если вот такой слух пойдет, что свастики – в лагере детском, одном из лучших по Ленобласти? На объекте культурного наследия.

– Это не объект культурного наследия.

– Для нас объект. Да и не свастика это может быть вовсе? Вон – на руку все-таки похоже. И у свастики никакой голов нет.

– Тамара Павловна…

– Так, все, – Кувшинина повернулась, направившись к тропинке, по которой они совсем недавно шли, продираясь через мокрые кусты, – давайте чай пойдем пить. Холодно, да и Вы же еще ехать куда-то собирались? Чаем-то уж напоить Вас я не забуду.

Костя кивнул.

Чай пили на втором этаже, в приемной директора. Кувшинина отчего-то не захотела спускаться вниз, и вскипятила электрочайник прямо там. Длинный пустой стол, десяток черных стульев у окон. Над столом директора портрет, триколор и грамоты. В углу кабинета шкаф с книгами. Солнце поднялось высоко, время близилось к полудню. Кувшинина достала откуда-то распечатанную коробку конфет и несколько сушек в зеленой пластиковой пиале. Говорили о разном. Обсудили недавние дожди, которые «чуть не смыли дом, который из старой кирхи переделали в Дружной Горке», поговорили о том, что снова дорожает сахар, и что осень в этом году какая-то поздняя.

– Кость, а вам жилье служебное дают, наверное?

– Частично компенсируют за съем. Оно как бы государственное, конечно. Выдали. Но тут в принципе и от Гатчины недалеко, если что, можно было бы и там.

– А родители, наверное, во Всеволожске, девушка там?

– Мама, да, а так девушки нет.

– Ну, смотри, – Кувшинина как-то незаметно перешла на «ты», – может и здесь останешься, семью заведешь, вот у Людмилы Игоревны, Самсоновой, ну, которая в доме культуры, ты наверное не знаешь ее еще, дочка…

Потом чай был допит, в пиале осталась всего одна сушка. Во время разговора у Кувшининой несколько раз звонил телефон. Видимо, она отправила фотографии свастики (или руки) директору. Но та сбрасывала звонок. На прощание, уже внизу, Кувшинина придержала выходившего Костю за рукав: