Золото дикой станицы - Фридрих Незнанский

Лена вскочила, зашвырнула карабин под кровать и бросилась за Володей.

— Не пущу!

Но он оттолкнул ее и уже взялся за дверную ручку. Турецкий спрыгнул с чердака, в два прыжка подскочил к Володе и вырвал топор. Лена, как на амбразуру, бросилась на дверь. Турецкий обхватил руками Володю и стал его оттаскивать, но бывший мент сопротивлялся, пытаясь вырваться из объятий Турецкого.

— Пусти! Пусти, кому сказал! Все из-за тебя! На черта пришел сюда? Чего тебе здесь надо? Отпусти!

— Успокойся, Володя. Я ухожу. Кстати, я к вам попал не по доброй воле. Стечение обстоятельств.

Володя вдруг насмешливо расхохотался.

— Уходит он! Куда это ты уходишь? Шаг во двор — и ты мертвец. А потом и я…И Ленка…Это я пойду. Пусти!

— Если ты пойдешь, то же самое будет. Что поменяется?

— Пусти! — зло зыркнул Володя на Турецкого. — Вот же сучьи дети — дожать их надо было. Дожать! А я не смог…

Турецкий все-таки сломил сопротивление Володи и повел его к дивану.

— Давай поговорим спокойно. Без нервов. Надо тактику продумать. Нельзя же так, очертя голову, подставлять себя под пули. На кого ты Лену оставишь? Кто ее тогда защитит? Меня же тоже пристрелят.

Володя все еще пыхтел и кипятился.

— Я их всех знаю, как облупленных. Веришь, брат, я им восемь лет жизни не давал. Казаки…Тьфу! — он сплюнул с презрением, не реагируя на укоризненный взгляд Лены. — Они — сброд воровской. Объявили себя казаками, когда в крае надумали казачество восстанавливать. Думаешь у них проснулась эта…родовая память? Черта с два! Выгоду свою почуяли. Знаешь, что это за людишки? Через одного уже срок отмотали. А кто на воле остался, тоже в конце концов попадут за решетку. Это я — казак…Ленка! Карточки покажи! И тетрадь тащи. Где мы с тобой восстанавливали это…древо.

— Генеалогическое, — подсказала Лена, но с места не тронулась, держась поближе к дяде и не спуская с него встревоженного взгляда.

— Я тебе верю… — Турецкий слушал Володю, но свою линию гнул. — И что, казак, как ты их собрался вот так, без погон, без оружия арестовать?

— А это на шо? — указал взглядом на топор Володя, но Турецкий быстро спрятал его за спину.

— Конечно, это сильный аргумент. Но ты его и поднять не успеешь, если в тебя из восьми стволов палить начнут.

— Ты шо думаешь? Я испугался? — хорохорился Володя, выпятив грудь. — А хто же еще их засадит? Они тут все под себя подобрали, творят, шо хотят. Половину моего отделения постреляли, половину купили…

— А районная милиция? А прокуратура? Вы же в центре России живете, а не в глухом заповеднике.

Володя насмешливо взглянул на Турецкого.

— Прокурорские сюда носа не кажут. Ты думаешь, чего я ушел? Устал лбом об стенку биться. Была такая история: я в отпуск ушел, а они состав с машинами грабанули. Целый состав! Можешь себе такое представить? Наше отделение шуршит, рабочее рыло делает, мол — мы всех найдем. Приезжаю из отпуска, а у меня под окнами одна из этих тачек ворованных стоит. В подарок! И зам мой, ну, ты знаком с ним, на такой же по станице разъезжает! Я давай разнос чинить, в район звонить, а мои же… мои же!!! Мне говорят: «Ну что ж ты, Володя, зачем ссоришься…Не забывай, у тебя же племянница…» И я ушел…Думал, в покое оставят. Только вот теперь ты объявился. Непонятно зачем…

Он ухмыльнулся и заглянул Турецкому в глаза, дыхнув на него перегаром:

— Может, ты тут устроишь прокурорскую проверку?

— Не могу…У меня тоже погон уже нет. Зато есть одна идея…Говорил же, давай все обмозгуем.

— Позвонишь в Москву бывшим соратничкам? — не сдержался от колкости Володя.

— Нет, этого я делать не буду. Слишком много придется им объяснять. К тому же — зачем беспокоить таких важных людей из-за мелких неприятностей?

— Ха, мелкие неприятности… — проворчал Володя. — Все думают, шо ты убил человека. Вот тебе и мелкие… Скажи просто, шо ты не хочешь опозориться перед своими. — Он рассмеялся: — Когда тебя спасать приедут…

Турецкий проигнорировал ехидную реплику.

— Ты мне лучше скажи, начальник, кто такой Кудря. Знаешь его?

— А, ворыпаевский…Ну знаю. А ты откуда про него слышал? Ты смотри, какой прыткий, всего ничего здесь, а уже сколько бывших моих подопечных пробил.

— Видел сегодня вечером. Вместе с вашим Бэмби. Так, рассказывай мне про этого Кудрю, про его друзей и про их отношения с вашими ряжеными. И не стоит забывать и про твоих бравых бывших соратников. И вообще — опиши криминогенную ситуацию.

— Ты чего надумал? — Володя откинулся на диване и испытующе взглянул на Турецкого.

— Да прикинул, что топор и карабин вряд ли помогут в данной ситуации. Уж очень много оружия у вашей братвы. Вот пускай они этим оружием все друг друга и постреляют.

Володя вытаращил глаза:

— Войну собрался развязать?

Турецкий улыбнулся и кивнул.

— Ага… Елену Прекрасную я уже нашел…

— Я те дам Елену Прекрасную! — вскинулся Володя и сердито посмотрел на Турецкого.

— Да ты не волнуйся. Я не про Ленку. Это образное выражение. Елена Прекрасная была поводом к Троянской войне.

— Ты не умничай, я университеты не кончал. Говори прямо, шо за мысли у тебя в голове. Я намеков не люблю.

Турецкий молча полез в карман и достал мятую бумажку.

— Где у вас тут сортировочная станция?

— Чего? Тебе зачем?

— Сейчас расскажу. Только ты сначала пойди во двор и вылей на себя ведро воды. Чтобы взбодриться. А то ты, по-моему, ни хрена не соображаешь. Сейчас в тебе только злоба. А нужна ясность ума! — поучительным тоном изрек Турецкий и похлопал Володю по плечу. Тот сердито сбросил руку гостя, но во двор пошел, предварительно аккуратно повесив китель на стул. Лена сидела напротив мужчин и только переводила взгляд с одного на другого, не вмешиваясь в разговор. Лицо ее было озадаченным.

Димон разлегся на диване в сарайчике, который отец много лет назад слепил из подручного материала, и дымил сигаретой, как паровоз. В тяжелой голове проносились события нынешней ночи, он злобно сплюнул, вспомнив, как Лена наставила на него карабин. Взгляд его упал на афишу, где голая парочка прижалась друг к другу, рекламируя заморский загар. В последнее время каждый раз, когда он смотрел на эту картинку, представлял себя и Лену, но гнал эти мысли, потому что Лена была такой недоступной, недосягаемой, как-будто жила на другой планете. И он относился к ней трепетно, не подозревая, что она может быть и другой — резкой, грубой, отчаянной, как сегодня…Вся в своего дядьку, такого же долбанутого, у которого крышняк рвет, когда он видит несправедливость. А у каждого человека своя правда. Так что со своей правдой мент теперь, как простой селянин, горбатится на своем нищенском хозяйстве, и нет ныне ему почета, как бывало прежде.