Тайна семи - Линдси Фэй

Так что это еще вопрос, кто кого успеет вытеснить и занять свободное место.

Подкрепившись селедкой с картошкой в ближайшей закусочной, я вернулся к дому, чтобы продолжить свои изыскания; в том числе планировал покопаться с тревожно бьющимся сердцем в ящичках бюро миссис Миллингтон, пока сама она отправилась развозить пригласительные открытки.

Но миниатюры там не оказалось.

Я отправился домой и выпил три стаканчика рома. Полезная штука, доложу я вам.

И вот наступило утро 14 февраля. Погодка улучшилась, высоко в небе повисла тонкая и шелковистая серая дымка, и у меня возникло ощущение, что неплохо было бы прямо сегодня заскочить к дантисту и вырвать гнилой зуб.

Я сбросил простыню. Мои апартаменты располагаются прямо над пекарней миссис Боэм «Свежайшая выпечка», а потому зимой полы подогреваются снизу печами. Господь да благословит эту женщину; благодаря ей в комнатах у меня тепло, как в июне. Обставлены они наспех и скудно: старая кровать с балдахином прямо у окна; столик на ножках в виде когтистых лап, который мой брат спас из пожара; стул, который я нашел на помойке; коврик, завалявшийся на чердаке миссис Боэм. И, наконец, комод, который я, скрепя сердце, решился приобрести на четвертый раз, когда убедился, что в моих аккуратно сложенных тогах кипит бурная жизнь местных насекомых. Но комната не выглядит пустой – возможно, потому, что обои покрыты рисунками углем. Пребывая в волнении, я рисую на них разные сценки из жизни.

Я нарисовал множество сцен.

А в крохотном «спальном закутке» окон вообще нет. И я, с разрешения миссис Боэм, увешал там все стены полками. И на данный момент на них стояло всего пять книг. Но я работаю над этим. Я привык пользоваться куда более богатой библиотекой.

Там проживал также не совсем обычный предмет, его вряд ли можно назвать книгой. Толстенная рукопись. Я писал в ней о том, что случилось прошлым летом, – куда лучшая альтернатива, чем выйти на площадь и орать об этом во всю глотку, надрывая легкие.

В августе прошлого года со мной на улице столкнулась молоденькая девушка, еще совсем ребенок, по имени Птичка Дейли. Она была храбра, напугана и вся в крови. И я просто не представлял, что же с ней делать, растерялся и смотрел на нее с тем же видом, с каким смотрят на сломавшуюся молотилку или раненого воробышка. Но я и сам был тогда сломлен, после пожара. Мир мой рухнул. И я заговорил с Птичкой не так, как обычно говорят с птенчиком-мэб, а она смотрела на меня не так, как смотрят на чудака, и мы сразу понравились друг другу. Она убегала из борделя, хозяйкой которого была Шелковая Марш – существо с красивым невинным личиком и золотистыми волосами, но при том совершенно бессердечное.

И вот я записал все это – не поддающееся описанию массовое захоронение в лесах, куда завела меня Птичка, и все остальное. Это ничуть не походило на написание полицейских отчетов – столь ненавистное мне занятие. Слова так и лились из-под пера, и внутричерепное давление при этом немного снижалось. Я пока что понятия не имею, что делать с этой стопкой бумаг, не знаю, почему не сжег рукопись сразу, как только поставил жирную точку в конце страницы. Но поступки людей труднообъяснимы, и я тут не исключение. Вот и лежит себе на полке.

Но мысли о Птичке продолжают меня посещать, вспыхивают, точно светлячки во тьме, и я этому рад. Мы с ней видимся довольно часто, и я еще больше радуюсь. Она куда как разумней меня. Но временами в воображении всплывает мадам Марш – сидит и улыбается, смотрит на меня. Не беззлобно. Но с абсолютным безразличием. Точно я некая сумма, которую надо подсчитать, или же рыба, которую следует выпотрошить перед тем, как зажарить на ужин. И когда я думаю о Шелковой Марш, то закрываю дверь в «спальный закуток», словно у рукописи, где о ней написано, есть скрытый глаз.

Короче, утром 14 февраля я чувствовал себя не в своей тарелке и сердито захлопнул страницы.

Одевшись, я спустился вниз и увидел миссис Боэм, которая с довольным видом раскатывала скалкой огромный шар теста. Он возвышался в центре стола, и от него исходил запах дрожжей и меда.

– Доброе утро, – сказала она, не поднимая глаз.

Эта привычка квартирной хозяйки редко одаривать меня взглядом утешала – точно я должен был находиться сейчас не здесь, а где-то далеко-далеко, и отсутствие удивления означало, что я на своем месте. Глаза у миссис Боэм слишком большие, слишком широко расставлены и блекло-голубые, цвета платья, которое слишком часто вывешивали на солнце для просушки; казалось, они преследуют меня повсюду. Всевидящие такие глаза. Теперь я могу взяться за медную дверную руку и выскользнуть из дома, а она продолжит раскатывать тесто. Волосы в свете тусклой газовой лапы кажутся седыми, но в них проблескивают светло-соломенные пряди, тонкие и похожие на золотистую дымку, окутывающую по весне зацветшую иву. И я обратился к пробору в центре ее головы.

– Доброе утро. А что это тут у вас?

– Хефекранц, – радостно откликнулась она. – Специальный заказ, от немцев, что по соседству. У них чей-то день рождения. Сахар, дрожжи, яйца. Очень сдобное тесто. Заплетается косичками – и в печь. Мне нравится выпекать такие штуки. Находите в том нечто порочное?

Как же умилительно. Моя квартирная хозяйка явно испытала пристрастие к сенсуалистской литературе. Ну и поэтому – к моей карьере тоже.

У выхода я подхватил с подноса посыпанную маком коврижку.

– Вот, никак не получается найти старинную миниатюру.

– Вы непременно найдете, – уверила она меня и с какой-то детской улыбкой снова принялась мутузить скалкой бледный ком теста.

Лишь через несколько секунд я сообразил, что плачу немалые деньги за эту самоуверенную улыбочку. Даже не понимая, насколько она мне нужна. А затем остановился и, моргая, уставился в небо.

Я понятия не имел, куда собираюсь идти.

И вот я уныло прошел по кругу несколько кварталов, миновал пивоваренный завод у Пяти Углов[10], отбрасывающий мрачную чахоточную тень, и все это время прикидывал, стоит ли возвращаться в резиденцию Миллингтонов. А потом до меня вдруг дошло: знаю я одного человека, истинной страстью которого является поиск разных вещичек. Потерянные вещи для него все равно что священные реликвии, а визиты в ломбарды сродни церковным песнопениям.

Розыск пропавших вещей – вот в чем конек Джакоба Писта.

И я поспешил по Элизабет-стрит к месту обитания мистера Писта. Шел, радостно посвистывая, и совершенно не предполагал, что нам с ним предстоит столкнуться с самым завораживающим и необыкновенным человеческим существом.