Тень и Коготь - Джин Вулф

О том, чтобы держать монету при себе, не могло быть и речи. При первой же возможности я удрал в некрополь один и тщательно обыскал мой мавзолей. Погода в тот день изменилась, к мавзолею пришлось пробираться сквозь мокрый кустарник и высокие жухлые травы, начавшие клониться к земле в предчувствии зимы. Убежище мое не было больше прохладной, уютной пещеркой; оно превратилось в ледяную яму, внушавшую явственное ощущение близости врагов, противников Водала: ведь им, без сомнения, уже известно, что я присягнул ему на верность. Стоит мне войти внутрь, враги выскочат из засады, захлопнут дверь, висящую на новых, загодя смазанных петлях, и… Конечно, я понимал, что все это – чепуха, но в чепухе той имелась и толика истины. Я чувствовал близость тех времен, когда (через несколько месяцев, а может, несколько лет) враги эти вправду начнут на меня охоту, и мне придется поднять выбранный для боя топор… а ведь палачи в подобное положение, как правило, не попадают.

В полу, у самого подножия бронзового саркофага, обнаружился расшатанный камень. Под него я и спрятал свой хризос, а после прошептал заклинание, которому меня много лет назад выучил Рох, – несколько рифмованных строк, якобы обеспечивавших сохранность спрятанного:

Чтобы заклятие в самом деле подействовало, следовало обойти место клада в полночь, держа в руке пойманный блуждающий огонек, но тут я вспомнил Дроттовы выдумки насчет собирания трав на могилах в полночь, рассмеялся и решил положиться только на стишок, хотя был поражен тем, что достаточно повзрослел, чтобы не стесняться подобных вещей.

Шли дни, но впечатления от похода к мавзолею оставались достаточно яркими, чтобы удержать меня от попыток наведаться туда еще раз и проверить, на месте ли мое сокровище, как бы порой ни хотелось. Затем выпал первый снег, превративший развалины стены в скользкую, почти непреодолимую преграду, а издавна знакомый и привычный некрополь – в странные, чужие россыпи снежных холмиков. Монументы под покровом нового снега словно бы выросли, а кусты и деревья – съежились едва не вдвое.

Суть учения в нашей гильдии заключена в том, что бремя его, по первости легкое, тяжелеет по мере взросления ученика. Самые младшие освобождены от работы вовсе, пока не достигнут шести лет от роду. После этого их работа состоит в беготне вверх-вниз по лестницам Башни Матачинов, и малыши, гордые оказанным доверием, вообще не воспринимают ее как труд. Однако со временем работа их становится все обременительнее. Обязанности приводят ученика в другие части Цитадели – к солдатам в барбакан, где он узнает, что у учеников военных есть барабаны, трубы и офиклеиды, сапоги и даже блестящие кирасы; в Медвежью Башню, где он видит, как его сверстники-мальчишки учатся обращению с прекрасными боевыми зверями – мастифами, чьи головы едва ли не больше львиных, и диатримами, превосходящими ростом человека, с окованными сталью клювами… и еще в сотню подобных мест, где он впервые узнает, что гильдию его ненавидят и презирают даже те (вернее, особенно те), кто пользуется ее услугами. Вскоре подоспевает мытье полов и кухонные наряды, причем всю интересную и приятную кухонную работу берет на себя брат Кок, так что на долю учеников остается чистить и резать овощи, прислуживать за столом подмастерьям да таскать вниз, в темницы, бесконечные груды подносов.

В то время я еще не знал, что вскоре мое ученичество, сколько себя помню, лишь тяжелевшее, резко сменит курс и станет куда менее утомительным и куда более приятным. Несколько лет перед тем, как стать подмастерьем, старший ученик только присматривает за работой младших. Лучше становится и его пища, и даже одежда, и подмастерья помладше начинают обращаться с ним почти как с равным, и – что приятнее всего – на него возлагается бремя ответственности, возможность отдавать приказы и добиваться их выполнения.

Когда же приходит день возвышения, он – уже взрослый. Он занимается лишь той работой, к которой его готовили, по выполнении коей может покидать Цитадель и даже получает деньги из свободных фондов на развлечения за ее пределами. Если же он когда-нибудь возвысится до звания мастера (каковая честь требует единогласного решения всех живых мастеров), то сможет выбирать работу по собственному вкусу и интересу, а также получит право непосредственного участия в решении гильдейских дел.

Но не следует забывать, что в тот год, о котором я пишу сейчас, в год, когда я спас жизнь Водала, я всего этого не сознавал. С началом зимы сражения на севере, как мне сказали, временно прекратились; а следовательно, Автарх со своими советниками и высшими чиновниками вернулись в город и возобновили отправление судебных дел.

– Значит, – объяснил Рох, – предстоит работа со всеми новоприбывшими клиентами. И ожидаются еще – дюжины, если не сотни. Может, придется даже снова открыть четвертый этаж.

Взмах его веснушчатой руки означал, что уж он-то, по крайней мере, готов сделать все, что потребуется.

– Так он здесь? – спросил я. – Сам Автарх – здесь, в Цитадели? В Башне Величия?

– Конечно, нет. Если и приедет, ты уж всяко узнаешь, верно? Тут же пойдут парады, инспекции и все такое прочее. Да, в Башне Величия для него имеются покои, но двери их не отпирались вот уже сотню лет. Живет Автарх в тайном дворце, в Обители Абсолюта, где-то к северу от города.

– И ты не знаешь, где это?

Рох ощетинился:

– Как я могу сказать, в каком он месте, если там нет ничего, кроме самой Обители Абсолюта? А Обитель стоит на своем месте. На том берегу, дальше к северу.

– За Стеной?

Мое невежество заставило Роха улыбнуться.

– Далеко за Стеной. Пешком идти не одну неделю. Автарх-то, конечно, если захочет, может вмиг домчаться сюда на флайере. На Флаговую Башню приземлится.

Однако наши новые клиенты прибывали вовсе не на флайерах. Тех, кто попроще, пригоняли связками по десять-двадцать человек, в цепях, продетых сквозь кольца ошейников. Таких охраняли димархии, бойцы как на подбор, крепко сбитые, в простых, предельно практичных доспехах. Каждый клиент имел при себе медный цилиндрический футляр с личными документами и, таким образом, нес в руках собственную судьбу. Конечно же, все они срывали с футляров печати и читали те бумаги; некоторые пробовали уничтожать их или меняться друг с другом. Прибывших без документов держали в камерах до получения относительно них дальнейших указаний, причем некоторые за время ожидания умирали естественной смертью. Те, кто менялся бумагами, менялись судьбами; сидели в темнице или выходили на волю, подвергались пыткам либо казни вместо других.

Тех, кто поважнее, привозили в бронированных каретах. Стальные борта и обрешеченные окна этих экипажей служили не столько для предотвращения побегов, сколько для того, чтобы помешать отбить заключенного силой. Не успевала такая карета, с грохотом обогнув восточную стену Башни Ведьм, въехать на Старое Подворье, гильдия переполнялась слухами о дерзких нападениях, инспирированных либо возглавленных лично Водалом: мои товарищи-ученики и большая часть подмастерьев свято верили, будто почти все эти клиенты – его приспешники, сообщники и союзники. Однако я не стал бы освобождать их из этих соображений: подобное навлекло бы на гильдию бесчестье, а предать гильдию, при всей моей преданности Водалу и его движению, я был не готов, да и возможности к этому не имел. Надеялся лишь, что смогу в меру сил скрасить заключение тем, кого полагал своими товарищами по оружию, добавляя им еды с подносов менее достойных клиентов или подбрасывая украденные с кухни кусочки мяса.