7 недель в полярных льдах - Франц Бегунек

вышел такой человек, но весь цивилизованный мир должен задуматься над трагической кончиной этого человека, который в нашу эпоху эгоизма, материальних и мелочных поступков, показал, что и в наши дни еще существуют люди, способние пожертвовать жизнью ради спасения других с полним сознанием и при таких жестоких обстоятельствах, какие сопровождали кончину Мальмгрена.

В момент катастрофы «Италии» Мальмгрен стоял у руля направления и, как все остальные, находившиеся в передней, навигационной части комендантской гондолы, не избежал увечий. Гондола ударилась о лед носом и отчасти боком со скоростью, которая была результатом трех моментов: скорости, которую сохранил дирижабль, даже после остановки моторов, скорости, которую придавал ему ветер, и скорости свободною падения. При страшном ударе, который каким-то непонятным образом не закончился смертью всех нас, Мальмгрен получил сильную контузию всей левой части тела и повреждения левой руки или плеча. Мы не знали точно, каковы были эти повреждения, состояли ли они в вывихе или в переломе руки. Добраться до повреждений руки было очень трудно, так как она находилась в двойной одежде, весьма необходимой при царившем здесь морозе в 11 градусов. Капитан Цаппи, относительно которого мы полагали, что он имеет некоторые хирургические познания, заявил впоследствии, — кажется, по прошествии 2-3 дней — что перелома руки нет. Потом, однако, когда мы очутились на борту «Красина», я спросил Цаппи, — как это могло случиться, что Мальмгрен во время путешествия через лед так скоро стал жертвой понесенных им поранений? Тогда Цаппи ответил, что Мальмгрен «был неспособен двигаться, так как с самого начала у него был перелом руки, а затем он отморозил себе ноги». Выяснить это противоречие я не в состоянии.

Цаппи

Мальмгрен сказал мне, что у него нет повышенной температуры, и он носил руку только в легкой перевязке и в бинту через локоть. Бинтом служило полотенце, которое нашел и принес ему я. За один день до его ухода, он снял бинт и носил руку свободно, но так как боли возобновились, он при уходе вновь положил руку в бинт. Его контузия, которая причиняла ему сначала сильную боль, явно ослабела уже после двухдневного пребывания в палатке. Мальмгрен провел в палатке только эти два дня, затем он во что бы то ни стало хотел помочь остальным в работе и, хотя он не мог действовать левой рукой, он все таки доставлял для нас воду, для чего необходимо было раскалывать и затем растапливать лед. Я хотел ему помочь в этой работе, так как на него было страшно смотреть, когда он ходил с искривленным плечом. Но он решительно отверг мою помощь, заявив, что у него достаточно силы для этой работы и что мне следует лучше помочь Чечиони при изготовлении саней.

Впоследствии, после моего спасения, Нобиле рассказал и мне, что в первые минуты после катастрофы Мальмгрен был намерен покончить с собой, и что Нобиле отговорил его от этого. У меня нет никаких оснований сомневаться в достоверности заявлений Нобиле и для меня не удивительно, что Мальмгрен, считая себя тяжело раненым и не желая быть обузой для остальных, в первый момент захотел прекратить свои страдания собственной рукой. Однако, я сам видел Мальмгрена спустя какие-нибудь полчаса после катастрофы. В этот момент он уже приобрел вновь свое обычное самообладание. Он первый взялся за лежащий в снегу бинокль, чтобы посмотреть, не удастся ли найти жестянки с продовольствием, которые были выброшены, или же просто выпали из дирижабля. Ему действительно удалось обнаружить несколько жестянок и вследствие этого мы, спустя час после катастрофы, вновь имели в нашем распоряжении значительную часть наших припасов.

Каким образом состоялся уговор между Мальмгреном и двумя офицерами — Мариано и Цаппи, я не знаю. Впоследствии, когда распространилась весть о трагической кончине Мальмгрена, было сделана попытка приписывать инициативу в этом деле Мальмгрену. В таком же смысле было истолковано и одно мое заявление, хотя я никогда не утверждал ничего подобного. Лично, поскольку я знаю Мальмгрена, я твердо убежден, что он никогда не отправился бы в путь, если бы он полагал, что это означало покинуть своего командира. Подобно скандинавским ландскнехтам XVII века, Мальмгрен был одним из тех людей, которые дают себя расстрелять за своего начальника, за несколько часов до истечения срока договора о службе. Раз Мальмгрен решил уйти, он несомненно был убежден в том, что это послужит на пользу всем. Сам Нобиле сказал мне, что Мальмгрен предоставил ему решить вопрос, — уйти ли ему или остаться с нами?

Мариано

Вечером 28 мая Мальмгрен совершенно спокойно и деловито изложил свой взгляд на положение. Оно было безнадежно. Наша радио-станция не имела связи с внешним миром, наших припасов могло хватить, при крайней экономии, всего лишь на два месяца. Вследствие ран, которые понесли Нобиле и Чечиони, они не могли двигаться, так что о марше всех участников к суше не могло быть и речи. Транспортных средств у нас не было: примитивные сани, которые смастерил Чечиони, были совершенно непригодны для перевозки раненых через лед. С другой же стороны, группа из 2-3 человек могла добраться до Северного мыса и встретить там рыбаков или даже «Читта ди Милано», которая, по нашему мнению, при розысках должна была проникнуть до этого места: прежние полеты «Италии» показали, что море в этих местах свободно от льда. Там можно было устроить склад продовольствия для экспедиции, которая должна была искать нас на льду.

«Читта ди Милано»

Нобиле считает, что лучше обождать, так как полагал, что нашей радио-станции впоследствии удастся установить связь с «Читта ди Милано», когда последняя изменит свое местонахождение. Я разделял этот взгляд, который впоследствии и оказался правильным. Однако, Нобиле, не будучи в состоянии отправиться в путь, не хотел привязать к себе людей, которые, может быть, были в состоянии спастись. Поэтому он предоставил всем свободный выбор уйти или остаться. Мое предложение, чтобы вместе с нами оставался один из офицеров, для руководства работами в лагере и для определения нашего местонахождения (при катастрофе секстанты и хронометры остались целыми), было встречено офицерами гробовым молчанием. Таким же молчанием они ответили на поставленное мною условие, чтобы с нами остался радиист Бьяджи, так как он один был в состоянии обслуживать нашу радиостанцию.

Трояни и я с самого начала решили остаться. На второй день решил остаться также лейтенант Вильери. Бьяджи в последние часы перед