Безумие - Калин Терзийски

— Да, мне сказали, что у вас освободилось место врача, и я пришел… — сказал, вернее, выпалил я. И пока он любезно улыбался моим глупостям, за эту секунду я оглядел весь его кабинет. Комната была похожа на каюту капитана застрявшего где-то корабля. Корабля, севшего на спокойную мель. Например, на каком-нибудь повороте Волги. Еще там было много икон.

— Хорошо, доктор… Терзийски, кажется? — уже ласково промолвил доктор Г. Он явно осознал, что я не опасен, и что нет смысла вести себя со мной строго. Он даже испытал ко мне симпатию. И я это вмиг почувствовал. — А кто тебя к нам послал?

— Ну…. гм, гм, гм-м-м, в каком смысле?

— В том смысле, что каждый приходит откуда-нибудь! И кто-то его посылает. Ты же не с улицы пришел, верно? — немного разозлился доктор.

— Несколько лет я посещал кружок по психиатрии, — сказал я. И с горечью отметил, что вопрос «Кто тебя послал?» мог с легкостью быть переведенным как «Кто твой осведомитель?» — Еще до недавнего времени я работал медбратом на Четвертом километре. А потом… — я сунул ему свой диплом. Мой диплом с тридцатью шестерками, пятью пятерками и одной четверкой[6]. Мне казалось, это блестящее оружие. Доктор Г. откинулся назад и зло рассмеялся.

— Что ты мне суешь свой диплом, а, доктор Терзийски, — он был раздосадован этой моей детской наивностью.

— Ну, — смутился я и быстро убрал диплом. Мое детское оружие глупо выглядело в пошлом мире, где все строилось на личных связях. В мире взрослых.

— Доктор Терзийски, сейчас у нас нет мест, — тяжело и как-то устало промолвил доктор Г. — Но я тебя возьму… на так называемый испытательный срок. На должность медсестры. И ты на самом деле будешь работать медсестрой, парень. А со временем получишь место врача.

— Большое спасибо! — сказал я и вздохнул с облегчением. Так даже было лучше. Если бы он мне сразу дал много, если бы легко и без проблем назначил на должность врача, я бы чувствовал себя обязанным. А я ненавидел чувствовать себя обязанным.

— А сейчас, доктор Терзийски, иди, обойди Больницу! И познакомься с персоналом, — сказал доктор Г., и наш первый разговор был окончен.

И тут ты будешь работать всю жизнь? — спросил я себя тогда. Незаметно пролетели три месяца. Естественно, доктор Г. взял меня на работу не просто так. Первое время в течение испытательного срока я работал медбратом. И был бородатым юношей, уверенным в себе и униженным. Здоровым мужиком с зарплатой юной девочки. Но я как-то справлялся. Благодаря огромному опыту, который я накопил в онкологической больнице и по разным другим невеселым местам.

Теперь я уже врач, и мой белый халат можно увидеть то в уголке парка среди серых корпусов, то в красно-зелено-синей толпе халатов по пути в кухню, откуда больные и санитары, дымящие сигаретами и просто паром, выдыхаемым изо рта в январский холод, получали еду для своих отделений.

Больница была моим полем, на котором росли большие и кучерявые кочаны капусты — головы моих пациентов. Я поливал их галоперидолом и пытался осмыслить то, что делаю. Я читал. Читал много и все больше и больше запутывался. Но запутывался тем самоуверенным образом, каким запутывается молодой жизнерадостный мужчина. Вот он потерялся в морозную ночь, перед ним нехоженое белое поле, за ним лишь глухие холмы, а над ним белые, одиноко мерцающие звездочки. Но его совсем не смущает сумбур в голове. Отнюдь. Он лезет глубоко в карман, закуривает и шагает вперед — энергично и самоуверенно, — вперед, на здоровых ногах, со здоровой душой и здравыми мыслями. Ведо́мый своим здоровым нюхом. И я был таким. Я читал и самосовершенствовался, месяцы шли. Я был доволен. А когда оглядывался вокруг себя, то видел, что и те, кто работал рядом, вроде бы были довольны мной. По крайней мере, мне так казалось. Больница была полна молодых амбициозных врачей. Это была часть персонала.

* * *

Слово «персонал», как и многие другие понятия, из-за пошлого социалистического жаргона стало уничижительным. Но в Больнице оно было совершенно уместным, приобрело совершенно другой, положительный смысл. Персонал было чем-то вроде Экипажа. Экипаж Корабля сумасшедших. Narrenschiff — так его описал Брант, изобразил Иероним Босх и воспели рокеры «Jethro Tull»[7].

Но в отличие от классического Корабля без капитана, тут капитан был.

Да — капитан!

Не так просто о нем написать.

Доктор Г., мрачный и немного замкнутый врач, но очень эрудированный, пугающий своей эрудицией. Из тех, кто хорошо умеет показать всем, что скрывается у него в черепной коробке, да так, что люди надолго остаются под впечатлением. Они пялятся на него и цокают языками. «Ах, как же много знает этот доктор Г.! И какой он мудрый! Ах, ах, ах!»

* * *

Итак, вернемся к персоналу, который нес доктора Г. на своих плечах, как какого-нибудь величественного мандарина, во главе торжественной (а может, и будничной) процессии. Во время какого-нибудь карнавала, когда выпиваются литры хлоразина, тонны флуперина, центнеры паркизана и галлоны галоперидола.

Врачи, два-три психолога, пара социальных работников и одна аптекарша составляли высшую касту.

Большинство врачей, надо сказать, были молодыми. Около тридцати. Ну, не все, конечно. Заведующим отделениями, солидным мужчинам и женщинам, спокойным и уверенным в себе, было около пятидесяти, Только моему другу Сами, с которым мы подружились на третий день, армянину, похожему на хитрого персидского кота, — не более тридцати шести. Он заведовал женским отделением для престарелых, при этом был очень уверенным заведующим.

Хотя даже старые доктора в Больнице выглядели какими-то моложавыми.

Я наблюдал за ними, еще не осознавая, что Безумие сохраняет человеку молодость. Ведь по большому счету, человек стареет, когда смотрит на себя сквозь призму нормальности, в нормальные зеркала. Когда он смотрится в кривые, то смеется и остается молодым. Более того, он даже не взрослеет, а остается ребенком, кажется каким-то инфантильным. Во внешнем мире, который принято считать нормальным, взаимодействие с нормальными людьми и нормальными ситуациями разрушает защитный барьер отдельного человека, всякое соприкосновение с ним наносит удары по полированной поверхности человека, оставляя на ней свои царапины, и человек портится. А в Больнице среда мягкая. Никто от тебя не требует быть особенно нормальным. И ты, розовый и улыбающийся, знай себе бродишь по аллеям. Конечно, если в твоей душе нет черноты.

М-да. Черноты.

У некоторых она была, у некоторых врачей, санитаров и сестер. И они быстро старели. Они выглядели нелепо злыми в этой бодрой и сумасшедшей среде. Например, санитар Начо. Он был мрачным и свирепым человеком, обыкновенным деревенщиной, цербером. И пил люто и со злобой. Его голубые глазки обрамлял красный кант и маленькая полосочка желтоватых склер. Он был из тех, кто заставлял бояться персонала. Благодаря ему и еще десятку сестер и санитаров старой закалки Больница приобрела славу такого места, в которое страшно попадать. Даже врачу. Эти старые, зубастые волки держались так, что молодые врачи рядом с ними не принимались всерьез. Напоминали порхающих эльфов в темном лесу.