Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

— А ты, Бондокани, — спросил кади у халифа, — согласен ли уплатить восемь тысяч золотых?

— Да, господин, — ответил Харун, — можешь составить договор.

Каково же было замешательство судьи, когда он понял, что в спешке забыл пергамент. Ничего не поделаешь, пришлось ему воспользоваться изнанкой своей фараджи.

Написав первые строчки в строгом согласии с обычаем{45}, он обратился к старушке:

— Госпожа моя, надо назвать имя отца и деда вашей дочери.

«Госпожа моя, надо назвать имя отца и деда вашей дочери».

— Если бы отец мой и дед были живы, — с болью воскликнула женщина, — мне не пришлось бы отдавать дочь человеку, о котором я думаю то, что не осмеливаюсь произнести вслух.

— Пусть так, госпожа, — возразил кади, — но даже если их нет в живых, я должен вписать их имена в договор.

— Мою дочь, — сдалась женщина, — зовут Зютюльбе, а меня — Леламаина. Остальное губы мои вымолвить не в силах. Не важно, какого ты рода-племени, если выходишь замуж за вора.

Можно догадаться, как смеялся халиф про себя, видя смущение кади и отчаяние старой матери, в общем, как наслаждался он всей этой необыкновенной сценой, которая стала возможна благодаря его переодеванию. Наконец судья поставил точку, резко оторвал подол фараджи, на котором был записан договор, и передал его девушке, а затем, поскольку ему стыдно было выходить на люди в рваном платье, вручил свою фараджу матери, велев отдать ее бедным. Сделав свое дело, он поклонился и ушел.

— Значит, — сказала старушка молодому зятю, — ты обвел этого старика вокруг пальца. Сразу видно, что ты разбойник и умеешь нагнать страху. Бедняга прибежал сюда, не успев даже бабуши надеть, а ушел полураздетый, бросив здесь свою фараджу. Мало того, он даже не заикнулся о вознаграждении. Ты ничего ему не заплатил: он оказал тебе услугу и остался без денег и без платья. Неужто все воры так скупы?

— Дорогая матушка, — улыбнулся халиф, — какое тебе дело до платья и денег кади? Забудь об этом. У нас есть дела поважнее, и надо ими поскорее заняться. Я пойду, соберу подобающее приданое и ткани для моей жены, и тогда ты увидишь, что я скуп, только когда надо.

— И кто тот несчастный, — причитала старушка, — что откроет свой сундук и свою лавку перед твоей щедростью? Вот удивится он завтра, когда поймет, что его ограбили, и даже не узнает, кто это был, ибо я не сомневаюсь, что в таком городе, как наш Багдад, вы все свои проделки делаете тайком и неприметно.

Харун, ничего не ответив, вернулся во дворец, оделся в соответствующее его положению платье, вызвал своего зодчего и приказал привести в порядок дом Леламаины. Он велел взять столько рабочих, сколько нужно, чтобы срочно перестроить здание, да так, чтобы своей красотой оно сравнялось с самыми роскошными покоями его собственного дворца.

— Великий визирь, — добавил халиф, — даст тебе всё необходимое. И чтобы дом был готов до захода солнца. Бери что хочешь, но помни: ты головой отвечаешь за исполнение моего повеления. Если женщина, к которой вы придете, спросит, от кого вы пришли, отвечайте, что от ее зятя. Если она станет настаивать и интересоваться, чем занимается ее новый родственник и как его зовут, отвечайте, что вы ничего не знаете, но можете сказать, что имя его Иль Бондокани. Главное, смотри, чтобы никто не проговорился о том, кто я такой, тщательно отбери рабочих и помни: ты жизнью поплатишься за свое и их неумение держать язык за зубами.

— Владыка верующих, слушаю и повинуюсь, — вот и все, что вымолвил зодчий.

Он собрал, что было нужно, и в одно мгновение дом старой Леламаины заполнился рабочими, мебелью, коврами, тканями, вдоль стен выстроились леса, и работа закипела.

— Кто вас прислал, — спрашивала рабочих Леламаина, — и что вы туг делаете?

— Мы должны украсить ваш дом: сюда поставим двери и рамы из алоэ{46}, здесь будет мрамор, там — картины, и еще мебель и занавески, и всё это по приказу мужа, которого ты выбрала для своей дочери.

— А как вы его называете? Чем он занимается, кто он такой? — не унималась старушка.

— Мы не знаем, кто он, а что до имени, то тут твое любопытство удовлетворить легче легкого: его зовут Иль Бондокани.

«Я слышала, — подумала добрая Леламаина, — что как-то раз один разбойник нагнал страху на целую деревню. Похоже, теперь ужас охватил весь город. Никто из работников не осмеливается назвать вора вором, и это поразительно».

Пока она так размышляла, явился еще один человек, а за ним носильщики, которые втащили во вторую комнату стальной сундук с золотыми узорами.

— Что в этом сундуке? — спросила старушка.

— Приданое новобрачной, — ответил человек. — Там восемь тысяч золотых и еще две тысячи на твои личные расходы. Вот ключ.

— Что ж, хорошо, и на том спасибо, — усмехнулась Леламаина, — значит, мой зять — человек чести, в своем роде, конечно. Но где он всё это взял? Кто он? Чем занимается?

— Не имею представления, — пожал плечами посыльный, — ни кто он, ни что делает. Тебе видней, кто муж твоей дочери, а я знаю только то, что его зовут Иль Бондокани.

Работа подошла к концу, а ночь еще не настала. Две ветхие комнаты так изменили свой вид и форму, что могли бы стать частью царских покоев.

Леламаина одну за другой рассматривала каждую мелочь, что послужила этому превращению, и не могла, несмотря на тщетность своих предыдущих попыток, удержаться. Она подходила по очереди к одному работнику, к другому, к третьему и каждому задавала всё тот же вопрос:

— Ты конечно же знаешь, кто мой зять. Чем он занимается?

И каждый раз она слышала в ответ:

— Я знаю, что зовут его Иль Бондокани.

Наконец мать и дочь остались в доме одни.

— Твой муж, — заметила Леламаина, — должно быть, человек необыкновенный, за полдня он совершил то, на что другому понадобился бы целый год. Только халиф или самый главный вор могут иметь столько людей под рукой. И все эти работники, что беспрекословно повинуются ему, не осмеливаются сказать, кто он