На повороте. Рассказы и очерки из советской жизни - Соколов Борис Федорович

председатель берет револьвер.

Приставляет к виску своей жертвы. Стреляет.

И свободной рукой, нежно ласкает пышные русые волосы жертвы своей: такие живые и мягкие.

Беспомощное тело повисло на стуле прочно к нему прикрепленное.

Безжизненное. Ставшее жалким. По детски бессильным, безвольным.

———

«Дело сделано.» Председатель, тяжелой походкой, точно страшно устав,идет к своему креслу. Садится. Долго молча сидит. Шевеля быстро быстро пальцами правой руки, той, что стреляла. Точно хочет ее утомить. И в глазах его, безразлично спокойных, кроме линий прямых,черно глубоких, не видно пятен иных. Для него в жизни — все ясно...

———

Белый котенок, испуганный выстрелом, спрыгнув на пол, скрылся под стулом железным. Прочно к полу привинченным. И с шапкой убитого, на пол скатившейся, играет игру. Свою. Веселую. Детски-хищную. И лапки его, от крови убитого, стали местами темнокрасными... Солеными...

II

«Во имя достижения своих революционных целей, своих желаний — все дозволено.»

(Ленин 1917 г. XI)

Снег растаял. И белый покров тонкий и нежный исчез. И снова Москва стала прежней. Темно серой. Вся в пятнах.

С улицами грязными и нудными, темножелтеющими от угловых фонарей.

И люди — казались — сильнее прежнего, не светлыми пятнами жизни картины, — а черными, досадно-нелепыми — точками серого фона.

———

Попрежнему в темном дворе стояла толпа. Стихшая и молчаливая. Изредка вздох, короткое слово будило темноту, прочно и густо обволакивающую людей.

«Мама, мама. Я хочу домой. Где папа? Он давно ушел. Где он? Мама, я боюсь.» — голос детский, нежный, всхлипывая и прерываясь, зовет мать.

«Полно, детка моя, полно родненькая. Подожди, не плачь. Скоро он вернется. Успокойся, милая...

«Вернется. — Ишь, что выдумала. Шалишь брат. Из комнаты пятой, только одна дорожка — на красный двор. Ха, ха.»

Невидимый красный солдат громко смеется. Хрипло и грубо. «Не плачь, дорогая», лаская и целуя, утешает девочку мать. Стараясь шепотом ласки своей заглушить злую правду чужих слов. Тяжелых, намеренно грубых. И послушная ласке — девочка стихла.

И красный долго еще ворчал и хрипло смеялся. Довольный силой своей. Силой, боль причиняющей. Боль другим людям.

———

В комнате пятой — тихо и чинно. Труп студента — убран. Девушки нет. Обезумевшую — ее увезли в городскую больницу. Пол — слегка вытерт. Вместо красных луж — пятна розово-желтые, говорят о недавнем. Утомившись, котенок уснул, свернувшись в клубок, бело-черный.

———

Снова толстый-красный кричит: «Следующий. Торопись.» Входит по виду рабочий. Высокий, с бородкой острой,немного курчавой,с копной волос,густых и темнеющих, с умным лбом, с руками грубыми, крупными. На ногах — сапоги русские, грязные.

«Рабочий Иван Кузьминов?

«Да, это я.

«Слесарь Обуховской Верфи?

«Да. Слесарь. Член Заводского Комитета.

«Как, как же ты смел, негодяй, бунтовать? Как смел ты итти против Советов, против Власти советской?»

Грубый крик. Неожиданный. Странный. Точно намеренно хотел председатель боль причинить. «Чего же ты молчишь?»

Рабочий, недоуменный, взволнованный грубостью тона, вставляет слова нескладные, нестройные.

«Но, товарищ?» «Я тебе не товарищ!»

«Позвольте, кто позволил вам так со мной говорить? Вы недавний рабочий, со мною рабочим. Я не позволю, я не допущу такого со мною обращения.» Он взволнованно стучит кулаком по спинке стула железного, плотно к полу привинченного.

«Что?» И коротким движением, уверенным и твердым, председатель бьет Кузмичева. Бьет по лицу. Ладонью на отмаш. Три раза.

Минуту, короткую, рабочий стоял неподвижный. Подавленный. Затем резким движением, взбешенный схватил председателя...

Но тотчас же, трое красных, молчаливо следивших — схватили рабочего. И крепко связав ему руки и ноги, посадили на стул. Сами же снова сели, молчаливо безличные. Толстый, громко зевая, сочно и сладко.

А председатель подошел к связанному. И долго и пристально смотрел ему прямо в глаза, словно желая понять все невысказанное. Все, что рабочий хотел и мог ему рассказать. Все, что не успел ему сказать, досказать...

И затем с презрением чрезвычайным, тоном холодным и властным, словно говорил со своим рабом или слугою, он произнес:

«Я тебя обругал. Да. И это необходимо. Это неизбежно. Я тебя ударил. Да. И всегда тебя и тебе подобных я буду бить. И это опять-таки неизбежно. Ты и тебе подобные всегда мечтали о власти народной. Власти рабочей. И она пришла. Она пришла, чтобы принести вам счастье, чтобы вести вас к торжеству народному на земле. Но ты и тебе подобные, вы жалкие, глупые люди — захотели свободы. Вы — рожденные рабами. Вы — глупое стадо баранов, спасенные нами от хищных волков, стадо не знающее дороги, не умеющее ее найти, вы — захотели свободы. Захотели, обольщенные красивыми словами буржуазных выход не знающих сами дороги к вашему счастью.

И вы стали кричать на перекрестках и на фабриках, в городах и деревнях, что мы отняли у вас вашу свободу. Да, мы отняли ее — ибо она вам не нужна. Ибо мы, ваши вожди, мы ведем вас по трудному пути народного счастья и не вам глупым баранам говорить нам о народной дороге.

Разве спрашивает пастух у стада — куда итти?

Разве позволяет он строптивому барану вступать с ним в спор бесполезный и вредный? И разве не бессмыслица вредная и опасная говорить о свободе стаду баранов?

И когда мы, сильные правотой своих убеждений, отменили свободу, по глупости или подлости данную вам буржуазными выходцами, ты и тебе подобные стали бунтовать.

Жалкие люди! Глупые люди! Мы не боимся ваших бунтов!... Безжалостно и жестоко расправляемся мы с тебе подобными, ибо делаем это во имя «его,» во имя народное расправлялись и будем расправляться. Ибо все, что мы делаем, все это совершаем мы для вашего счастья, для блага твоего и тебе подобных. И напрасно, вы, рожденные рабами и обреченные итти по пути счастья народного стадом рабов, напрасно думаете вы — итти против нас. Мы сильны — ибо мы — действуем именем его, именем «Великого нашего Бога,» именем «бедного народа.» И когда нас, с пеною у рта обвиняют буржуазные выходцы — социалисты и прочие жалкие люди, когда они бросают нам обвинения, упрекая, что мы отменили свободу, что мы огнем и мечем уничтожаем русскую интеллигенцию, что разрушили мы Россию, мы гордо берем это обвинение: Да, мы это делаем, ибо нам все позволено, ибо мы действуем именем Его.

И когда тебе подобные, сбиваются с пути нами предназначенного, мы уничтожаем их немедленно и жестоко.

И ты, которому дано итти в стаде нашем, ты, который был в числе нами искомых, ты смел,жалкий раб, восстать против нас,