Хедвиг и ночные жабы - Фрида Нильсон

Хедвиг встаёт на ватных ногах и залезает обратно в дом.

– Можешь пойти со мной к Глюкману и проверить, там ли фотик? – спрашивает она.

– Нет, – отвечает Стейк и, собрав со стола пальцем кокосовую стружку, суёт палец в рот.

– Что?

– Нет, я сказал.

– Ну пожалуйста, я ведь даже разрешения у мамы не спросила!

– Нет.

Из уголков глаз выглядывают слёзы.

– Почему?

Стейк кладёт голову на стол и вздыхает.

– Потому что это бессмысленно.

– Бессмысленно?

– Я уже там был. Сегодня ночью. Его нет.

Стейк встаёт и подходит к Хедвиг с тарелкой. Сочувственно опускает ей руку на плечо.

– Держи, твоя половинка.

Хедвиг передёргивает.

– Меня стошнило.

– Ой, – удивляется Стейк. – Всего-то от нескольких шариков? – Потом берёт кончиками пальцев пирожное и смотрит на него. – Прощай, дружок. Сейчас я тебя съем.

Две секунды, и пирожное у него в животе.

А с улицы вдруг доносится громкий всплеск и вопль омерзения. Папа Стейка вляпался в блевотину механической газонокосилкой.

Выходит, фотоаппарат у Глюкмана. Надо полагать, он засел дома, фоткает свои наркотики и в ус не дует. Но есть и те, кому не поздоровится, если мама узнает, что произошло.

Хедвиг сидит на крыльце и вздыхает. Лицо липкое от пота. Кажется, весь мир изнемогает от жажды. Мама стоит на грядках со шлангом в руках и пытается спасти картошку от засухи. Папа еле успевает наполнять поилки на лугу, которые сразу пустеют. Животные впитывают в себя воду, как губки. Кошачье молоко на крыльце скисло. Тощий подходит, нюхает и, гадливо фыркнув, снова скрывается в тени.

С дороги доносится пыхтенье. Похоже на старый паровоз, который медленно ползёт вперёд. Хедвиг встаёт на цыпочки.

И вот паровоз уже тут. Его зовут Стейк, и он тащит за собой Буссе.

– Он что, ходит за тобой хвостиком? – спрашивает Хедвиг.

– Ну конечно, – задыхаясь, отвечает Стейк. – А твой кот что, нет?

Это уморительная мысль. Тощий всегда ходит только туда, куда нужно ему одному. Он не пойдёт за Хедвиг, даже если она привяжет к каждой ноге по селёдке, а на пальцы нанижет сыр.

– Нет, но он всё равно довольно милый, – бормочет она.

– Ясненько. У вас не найдётся немного морса?

Хедвиг уходит на кухню и разводит клубничный морс из концентрата. Она опускает в стаканы трубочки, зелёную и синюю. Когда возвращается, Стейк стоит, прижавшись к стене дома. Он выглядывает из-за угла – следит за огородом.

– Что ты делаешь? – спрашивает Хедвиг.

– Где у вас тут можно поговорить? – шепчет Стейк. – Так, чтобы никто не слышал.

– Ну-у…

Хедвиг смотрит по сторонам. Несмотря на засуху, в живой беседке зелено. Кусты сирени стоят пышной густой стеной, наверху раскинул ветки клён. Здесь никто ничего не увидит и не услышит.

– Пошли, – говорит она.

Они садятся в беседке. Старый шаткий стул скрипит под весом Стейка. Из-под ног пахнет землёй. Всё вокруг утыкано маленькими серыми крестиками. Здесь Хедвиг хоронит мёртвых животных: птиц, землероек, а как-то раз похоронила ужа.

Стейк долго смотрит на кресты. Кивает.

– Кладбище. Здорово.

Потом в один присест высасывает весь морс, аккуратно срыгивает и говорит:

– Хочешь послушать мой план?

– Какой план?

– План, как нам всё разрулить, ну, с фотиком твоей мамы.

Ещё бы. Такой план Хедвиг очень даже хочет послушать.

– Да! – говорит она, нетерпеливо болтая ногами.

Стейк откидывается назад. Скрещивает руки на животе.

– Ты напишешь письмо, – говорит он.

– Письмо?

– Ага, письмо прощения. Для твоей мамы!

Хедвиг поёживается.

– А получше плана у тебя нет? Она всё равно меня убьёт.

– Ты не дослушала! Ты напишешь письмо, положишь на видное место, а потом уйдёшь из дому на семь дней.

Стейк кладёт под нос зелёную трубочку, наподобие усов, прижимает верхней губой и отпускает руки. Трубочка не падает. Стейк смотрит на Хедвиг, будто ждёт аплодисментов.

Не дождавшись, роняет трубочку на землю.

– Ну что, скажи, хороший план?

Хедвиг делает несколько глотков.

– А зачем мне так надолго уходить?

– Ну как же: когда ты вернёшься, тебя никто не будет ругать! – говорит Стейк.

За семь дней злость поуляжется. За семь дней все по тебе соскучатся. За семь дней они даже успеют подумать: да ну его, этот фотик, всё равно он был старый и дурацкий.

Так, во всяком случае, считает Стейк.

– А жить мне в таком случае где? У тебя? – спрашивает Хедвиг, капельку всё это обдумав.

– Нда-а… – говорит Стейк, теребя подбородок. – О’кей, можешь жить у меня. Спать будешь с Буссе на кухне.

Хедвиг грызёт нижнюю губу. «Чикаго» не самое уютное место. И диван у них на кухне странно пахнет. Да и как она уместится рядом с толстяком Буссе?

Но, поскольку у самой Хедвиг никакого более удачного плана нет, она ставит стакан и встаёт.

– Ладно, давай.

– Отлично, – говорит Стейк. – Я подожду здесь, и, когда ты будешь готова, пойдём вместе. Можешь захватить для Буссе немного молока?

– Конечно.

Буссе, который дурачился, развалившись на спине у ног Стейка, провожает Хедвиг долгим голодным взглядом.

Хедвиг выливает остатки скисшего молока из кошачьей миски и заходит в дом. В одном из шкафчиков лежат блокнот и ручка. Хедвиг садится за стол.

Она перечитывает письмо один, а потом ещё один раз. Получилось хорошо. Лучше, конечно, было бы написать, как он потерялся.

Но это невозможно. Она никогда не сможет рассказать про происшествие с лейкой. Хедвиг добавляет:

Вполне достаточно. Если повезёт, за семь дней мама и думать забудет о том, во что же они так заигрались, что потеряли её фотоаппарат.