Мама, мама - Корен Зайлцкас

– В любом случае, пока мой водитель пил алкоголь, актер, он же шпион, выстрелил мне в затылок. Прямо сюда.

Уилл, пошатываясь, опустился на пол. Все чаепития в Белом доме заканчивались одинаково: Уилл задыхался, стонал от невообразимой боли; его руки зажимали рану, а веки трепетали. Как Роуз до него, он наслаждался своими актерскими навыками. Обычно ему ничего не стоило рассмешить маму. Но в этот раз Джозефина даже не улыбнулась, не стала поддразнивать его, уличая в том, что он дышит после смертельного выстрела. Как бы она ни уверяла, что хочет, чтобы все шло как раньше, события минувшей ночи ее не отпускали. Да, она вытерла с пола кровь и выбросила забрызганное ризотто, но в кухне по-прежнему ощущалось, что что-то не в порядке.

Уилл открыл глаза, которыми пытался не двигать, старательно изображая покойника.

– Что-то не так? Я не справился?

– Все было неплохо, – ответила Джозефина. – Хотя ты мог бы сделать больший акцент на отмене рабства и Геттисбергской речи. Не забывай, чаепитие в Белом доме – это школьный урок, а не упражнение на актерское мастерство. Мы устраиваем все это не просто ради спектакля.

Уилл был раздавлен. Его черная борода упала на грудь, как волосатое ожерелье.

– Прости, мама. Наверно, мне не стоит умирать в следующий раз.

– Ничего страшного, если ты умрешь.

– Но мне не следует.

– Уильям, сегодня у меня нет на это сил. Ты можешь умирать, понятно? Я не против. Просто не делай из этого чего-то особенного.

Взгляд Джозефины упал на окно. Снаружи почтальон без дела сидел в своей служебной машине без дверей. Он мог похвастаться животом, как на последнем триместре беременности, и носил шорты вне зависимости от сезона или погоды. Уилл замечал, что он всегда оставлял почтовый ящик приоткрытым.

– В интернете говорят, что Эби Линкольн курил марихуану.

– Марихуану?

– А еще там говорят, что он был гомосексуалистом.

– Ох, Уилл, не будь смешным. У меня действительно нет на это времени сегодня. Если мы прямо сейчас не сядем в машину, то опоздаем в больницу.

Смешным. Признак предмета, характеризует людей и вещи, которые не нужно воспринимать всерьез.

Что же было не так с Уиллом? Он размышлял над этим вопросом, забираясь на заднее сиденье темно-оранжевого седана матери. В конце концов он вновь вернулся к аутизму, корню своей неправильности. Книжки Аспергера, которые Джозефина оставляла по всему дому, гласили, что таким людям, как Уилл, недоставало эмпатии. Но Уильям не считал, что суть проблемы именно в этом. Раз уж на то пошло, он улавливал даже слишком много сигналов от других людей, подобно перегруженному радиочастотному спектру. Из-за этого ему было трудно получить ясное представление о каком-то одном человеке (включая самого себя). Каждое человеческое взаимодействие шло сквозь помехи. Каждый разговор потрескивал.

Уилл бросил взгляд на профиль Джозефины в зеркале заднего вида. Он рассматривал ее изогнутые ресницы, совершенный нос, словно мазок кисти художника. Наверное, ей было тяжело притворяться невозмутимой ради спокойствия Уилла, но он видел, как побелели ее костяшки пальцев на руле.

Проезжая мимо почтового ящика, Джозефина вздохнула. «Опять он оставил его приоткрытым. Уилл, ты не мог бы выйти из машины и принести мне почту?» Сжимая в руке пачку писем, Уилл заметил на обороте конверта, адресованного Вайолет, необычную печать. Это был скрипичный ключ (знакомый ему по урокам фортепиано с матерью), оттиснутый в темно-розовом воске. Какая-то деталь, помимо имени Вайолет, адреса Херстов на Олд-Стоун и безымянного нью-йоркского адреса в левом верхнем углу (130, 7 авеню, #123), ускользала от него.

Когда машина притормозила у платного въезда на мост Покипси, Уилл бросил взгляд на пассажирское сиденье, где из квадратной сумочки из кожи страуса выглядывали письма. Внезапно Уилл понял, почему конверт выглядел таким знакомым: «пропавшая» – вот подходящее существительное или прилагательное. Знакомый ньюйоркец Вайолет – это их потерянная сестра, Роуз, имевшая обыкновение оставлять восковые поцелуи на всем.

Вайолет Херст

На следующее утро, когда старшая медсестра показалась в дверях, Вайолет обрушилась на нее с вопросами:

– Можно получить зубную щетку? Мне разрешено пользоваться телефоном? Вы разговаривали с моей семьей?

– Позже, – ответила медсестра, – Сейчас мне нужно, чтобы вы пошли со мной. С вами хотят поговорить из полиции.

Вайолет последовала за ней по коридору в комнату для посетителей, где двое офицеров в форме пили черный кофе. Это был момент истины. Вайолет представила звук, с которым наручники защелкнутся на ее запястьях.

Мужчины встали, когда она подошла. Они были похожи на полузащитников.

Вайолет с трудом могла вспомнить времена, когда полиция ассоциировалась у нее с безопасностью. Джозефина при встрече с синей униформой преисполнялась энтузиазма, предлагала полицейскому угостить его кофе с заправки и расспрашивала, как лучше организовать местный добровольческий патруль. Но у Вайолет представители власти вызывали глубокий страх. Даже когда на ее губах не было следов красного вина, а в кармане – трубки для курения травки, один вид полицейского значка заставлял ее кровь стынуть в жилах.

– Я привела вам Виолу, – сказала медсестра офицерам.

Виола было ее настоящее имя – в честь латинского названия желтой фиалки viola pubescens. Но она с детского сада настаивала, чтобы ее звали Вайолет. «Ума не приложу, почему ты хочешь быть застенчивой маленькой Вайолет, – сказала Джозефина. – Это так же плохо, как быть обычной Роуз». То был укол в адрес второй дочери, которую при крещении назвали Розетт.

Вайолет рукой придерживала пижамные штаны, стараясь не выглядеть сумасшедшей. Она так нервничала, что едва слышала, как представились полицейские. Их имена свистом влетели в одно ухо и вылетели через другое, оставив впечатление одного целого, двухголового зверя с двумя пистолетами. Труляля и Траляля, только вооруженные.

– Я должен начать с того, что в этот раз вам не предъявляется обвинения, – начал Труляля. – Насколько я понимаю, вы частично дееспособны в силу несовершеннолетия?

Должно быть, Вайолет уставилась на него, как зомби, потому что второй коп перевел:

– Тебе меньше восемнадцати?

– Угу.

– Родители все еще являются твоими законными представителями?

– Да.

Офицер Труляля скрестил на груди руки, напоминающие огромные куски жареной вырезки.

– Видишь ли, Виола, мы здесь по причине заявления о домашнем насилии. Вчера твой брат поступил в отделение Кингстонской больницы с серьезной травмой правой руки. Были и более мелкие раны. По словам твоей матери, эти раны брату нанесла ты.

– Я никогда не трогала Уилла! – Вайолет передернуло от уродливости собственного подросткового нытья. Она прерывисто вздохнула и попыталась (с переменным успехом) говорить более спокойным глубоким голосом. – Я не пыталась ударить никого ножом. Я не помню всего, но я уверена в этом. Если это ее слово против моего…