Завтра я всегда бывала львом - Архильд Лаувенг

Мои знания о психологии были очень невелики, еще меньше я знала о нейропсихологии, психологии восприятий и нейропсихологических функциях, связанных с восприятием и истолкованием чувственных впечатлений. Я не знала, что, зрительно представляя различные образы и ситуации, мы используем те же самые зрительные пути, которые служат нам для зрительного восприятия предметов внешнего мира. Мне было семнадцать лет, и я знал а, что если человек видит то, чего нет, это значит, что он «сумасшедший». Мои знания о том, что такое сумасшествие, в основном были почерпнуты из американских фильмов и таких книг, как «Над кукушкиным гнездом» или «Не могу обещать тебе розовый сад».

Они убедили меня в том, что я не могу быть сумасшедшей. Да я и не чувствовала себя такой уж безумной. Я находилась в душевном расстройстве, я была напугана и несчастна, но я по-прежнему оставалась собой, и считала, что я не такая уж и дурочка. В результате единственный логический выход состоял в том, чтобы отбросить мысль о том, что я вижу вещи, которые не существуют на самом деле, и принять как данность, что волки реальны. Страшно реальны. Хотя где-то в потаенных глубинах я сама считала это немного странным, однако я никому не давала убедить себя в обратном, сколько бы мне это ни пытались доказывать. Нельзя сказать, чтобы я была не согласна с их доводами — с доводами я как раз соглашалась, но, признав их правоту, мне пришлось бы расплатиться за это слишком высокой ценой.

Была еще и другая причина, почему я не могла признать, что волки (и все остальное, что я видела и слышала) были «галлюцинациями», и этой причиной было мое чувство, что они имеют важное значение. После того, как все поняли, что я больна, и я некоторое время походила к психологу, а затем попала в больницу, все стали твердить мне, что я больна, и поэтому вижу такие вещи. Волки стали симптомом, чем-то нежелательным и неважным, вроде кашля или сыпи, чем-то таким, от чего нужно избавиться. Они стали недостатком, слабостью, результатом того, что в мозгу нарушились какие-то связи вследствие врожденного порока или полученной в детстве травмы, или того и другого вместе. Но это объяснение не соответствовало тому, что знала я. Хотя я не могла этого объяснить или как-то обосновать, но я знала, что мои волки — это вовсе не ошибка мозга. Также как все другое, что я видела или слышала. Они содержали в себе правильные и важные истины, выраженные корявым языком, примерно так, как это бывает во сне. Подобно снам, для них нужно было найти толкование, чтобы выяснить их истинный смысл. Но для того, чтобы их истолковать, сначала требовалось признать их истинность и реальность, пускай эта истина и была метафорической, а не буквальной.

Как-то во время моей долгой болезни я некоторое время находилась в открытом отделении психиатрической больницы. Тогда я уже начала поправляться, хотя сама этого еще не сознавала. Во время болезни я вынуждена была прервать учебу, и теперь решила возобновить занятия по предметам выбранного мной направления в школе для взрослых, и все шло довольно неплохо, пока я не взялась за английский. Английский мне не дается, и с ним у меня всегда было неважно. Я неплохо понимаю по-английски, но у меня всегда было ужасное произношение, а с орфографией дела обстоят и того хуже. Я попробовала немного и скоро бросила. Все отнеслись к этому спокойно. Ведь я была шизофреником, страдала галлюцинациями, помрачением сознания, иногда сама себе наносила увечья, поэтому никто не удивился, что я не смогла сдать выпускные экзамены. Но некоторые из пациентов моего отделения поддерживали меня.

Случайно в этом же отделении оказался брат моего английского преподавателя, и он на пару с одной милой девушкой, которая лежала там вместе с нами, все же убедил меня, чтобы я попробовала сдать экзамены. Но я никому об этом не сказала. Я не хотела ни у кого вызывать напрасных ожиданий. Я решила сделать так, чтобы никто об этом не знал и чтобы никто не задавал мне ненужных вопросов по поводу моих успехов. Поэтому я занималась у себя в комнате, не посещая лекций, и в один прекрасный день сказала, что хочу вечером покататься на велосипеде. В промежутке между курсами я съездила в школу, получила экзаменационные вопросы и жиро на оплату экзаменов, и никто, кроме учителей, об этом не узнал.

По пути в больницу на меня напали огромные крысы, длиной не менее полуметра, желтоглазые, злобные, с острыми зубами. Они бежали рядом с моим велосипедом, подскакивали на бегу и пытались цапнуть меня за ноги. Крысы были впереди, позади и повсюду. Я мчалась, что было духу, спасаясь от них. Я забыла про тормоза, про руль и свалилась в канаву, кое-как поднялась и вернулась на отделение в полном расстройстве сознания и перепуганная до смерти. Задыхаясь, я бормотала «Крысы, крысы! Сейчас они будут здесь и схватят меня!»

Очень легко, обратившись к диагностическим таблицам и книжкам по психологии, подобрать в них объяснение галлюцинаций, искаженных представлений и утраты связи с реальной действительностью. Но если немного подумать, то поймешь, что истинная реальность заключалась в том, что я только что через страх и противоречивые представления вновь подала заявку на участие в крысиных бегах. Ведь я уже участвовала в них раньше, участвовала в безнадежной борьбе за удачу, за успешность ради успешности и за то, чтобы получать хорошие отметки, не обязательно подразумевающие, что я от этого стану умнее. Я ненавидела эти бега тогда и ненавидела их теперь, не отдавая себе в этом ясного отчета и не умея выразить свое отношение в словах.

Однако, не находя нужных слов, я о нем тем не менее знала. Так что результат был лишь естественным следствием того, что я практически сделала в тот вечер, подав заявку на участие в крысиных бегах. Поэтому и не удивительно, что на обратном пути мне пришлось улепетывать от противных, страшных крыс, и это вовсе не означало, что я утратила контакт с окружающей действительностью, хотя я, действительно, не нашла контакта со словами. А это разные вещи. Когда я хорошенько об этом подумала и мне помогли над этим поработать, я отчетливо поняла, с чем это было связано, и разобраться, в чем дело, оказалось не так уж и трудно. Но для этого необходимо серьезно отнестись к подобному переживанию как к реальному и важному событию, над которым нужно работать, а не отмахиваться от него как от нежелательного симптома, который можно снять медикаментозными средствами.

Голоса я тоже слышала. Иногда в голове стояло хаотическое гудение и вой, как будто там включили на большую громкость приемник, который я никак не могла выключить, что бы я ни делала. Иногда я пробовала колотиться головой о стенку, чтобы таким образом заглушить эт<5 т гудящий, бухающий хаос. Временами это помогало, но не всегда. Порой я пробовала рвать на себе волосы или процарапать ногтями дырку в голове. Это никогда не помогало мне, и было, скорее всего, панической попыткой просверлить в голове дырку, чтобы ослабить внутри давление, грозившее ее разорвать. Такое у меня было ощущение. Иногда это было противное негромкое бормотание или голос, который отчетливо произносил какое-нибудь сообщение. Бывало, он говорил: «Ты умрешь». Или: «Разрежь себе запястье и очерти себя кровавым кругом, иначе все твои родные умрут». Это ставит тебя в очень трудное положение. Ну, что будешь делать, получив такое сообщение?

К тому времени я уже привыкла расцарапывать себя до крови или резать ножом. Приятного в этом ничего не было, и это было, конечно, больно, но не смертельно. Я знала, что смогу это сделать. Я не знала, правда ли то, что говорил голос, но все равно не хотела рисковать. Поэтому я делала то, что он мне велел. И не зря. Моя семья оставалась в живых, хотя, с другой стороны, у меня не было доказательства, что в противном случае они бы погибли. Это доказательство я могла бы получить, только если бы ослушалась приказа, но если я все же не зря себя резала, то экспериментировать было опасно, это могло стоить жизни всей моей семье. Я ни за что не согласилась бы пойти на такой риск и потому продолжала выполнять приказания. И с каждым разом, как я убеждалась в действенности такого поступка, отказаться от него в следующий раз становилось все труднее. В общем-то, мне бы и не хотелось убедиться в том, что я напрасно столько раз уже наносила себе такие сильные раны. Это было бы совсем уж глупо и обидно. Поэтому я продолжала все в том же духе.