Одна маленькая вещь - Эрин Уатт

Мама не смотрит мне в глаза. Папа откашливается.

– Ты не будешь никуда ездить. Мы сообщили твоему начальству в «Магазинчике мороженого» и Сэнди из приюта, что ты очень занята в школе и больше не будешь работать и заниматься волонтерством.

– Вы… – я делаю вдох, – уволили меня?

– Да.

Я так поражена, что у меня нет слов. Захлопываются двери, ведущие к моей и так ограниченной свободе. Нет машины. Хлоп. Нет работы. Хлоп. Нет волонтерства. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

– Хотите сказать, что я буду ходить только в школу и назад, так? – Ком в горле заставляет говорить полушепотом. Это мой выпускной год. Я ожидала, что мой мир станет больше, а никак не меньше.

– До тех пор пока не докажешь нам, что достойна нашего доверия, – да.

Я поворачиваюсь к маме.

– Ты не можешь согласиться с этим. Верю, ты понимаешь, что все это неправильно.

Она опускает глаза и не смотрит на меня.

– Если бы мы были строже раньше… – Она замолкает, но я знаю, что значит это «раньше». Наша жизнь четко поделена на «до смерти Рейчел» и «после смерти Рейчел».

– Марни, давай не будем об этом. – Папа теперь притворяется, что «до смерти Рейчел» ничего не было.

– Да, конечно. Мы делаем это потому, что любим тебя и не хотим повторения прошлого. Мы с папой обсудили…

– Это чушь собачья, – обрываю я ее и вскакиваю, отпрыгивая подальше от отца.

– Не разговаривай с нами таким тоном! – папа грозит мне пальцем.

На этот раз я не уступлю, потому что слишком зла, чтобы пугаться.

– Это чушь собачья, – без страха повторяю я. Слезы катятся и бесят меня, но я не могу остановиться.

– Это наказание за то, что я жива, а Рейчел мертва. Я, мать вашу, дождаться не могу, когда свалю отсюда! И я не вернусь. Не вернусь!

Мама начинает рыдать. Папа орет. Я бегу в свою комнату и слышу, как за спиной кричат родители. Прыгаю по лестнице сразу через две ступеньки и хлопаю дверью. В моей комнате нет замка, но есть письменный стол. Я ломаю три ногтя и дважды ударяюсь коленом, но в конце концов пододвигаю его к двери. Как раз вовремя, потому что там уже стоит отец, пытаясь ее открыть.

– Немедленно открой дверь, – требует он.

– Или что? – кричу я. Никогда раньше я не чувствовала себя такой беспомощной. – Накажешь меня? Вы отняли у меня работу, машину, личную жизнь. Я не могу позвонить или написать СМС, чтобы вы не узнали. Даже дышать не могу без вашего ведома. Вам больше нечем меня наказать.

– Мы делаем это ради тебя, – мама взывает к моему благоразумию, – не наказываем тебя из-за твоей сестры… – она даже не может произнести имя Рейчел, – а пытаемся помочь тебе. Мы так тебя любим, Лиззи. Мы… – ее голос дрогнул, – не хотим потерять тебя.

Я ложусь на кровать и закрываюсь подушкой. Знать не хочу, что они скажут. Их поступкам нет оправданий. Я бы не таилась, если бы они дали мне немного свободы. Родители Скарлетт не ограничивают ее, и она никогда ничего не скрывает. Если она идет на вечеринку, то говорит им. Если напивается, то звонит им, и они приезжают за ней. А напивается она редко, потому что ей позволяют время от времени выпить пива или бокал вина. Из-за родителей я такая. Они сделали из меня девушку, которая не слушается их, таится, врет, нарушает обещания и отдает свою девственность незнакомцу.

Я зарываюсь лицом в подушку, когда меня охватывает горячий стыд. Ненавижу их. Ненавижу Рейчел. А больше всего ненавижу себя.

Из-за меня милые животные в приюте будут страдать. Кто будет выводить собак на прогулку? Кто будет давать Опи лекарства? Я единственная, кто может управиться с Ротти. Всех остальных в приюте он ненавидит. А Джордж, змея? Санитары боятся питона.

От этих мыслей меня отвлекают лязг металла и жужжание дрели. Я сажусь и оглядываюсь в поисках источника этого шума.

Мы с отцом встречаемся взглядами. В руках он держит дверь. Прежде чем уйти, он хмуро смотрит на меня. Я таращусь в открытый дверной проем. Он снял дверь в мою комнату с петель. Он, мать его, снял дверь!

Я вскакиваю и подбегаю к столу, который все еще стоит в проходе.

– Что вы делаете? – беспомощно спрашиваю я.

В коридоре появляется мама.

– Дорогая, прошу.

– Ты серьезно? – продолжаю я, все еще не веря, что двери нет. Но пустые петли висят насмешливым доказательством.

– Это лишь временно, – говорит она.

– Будет постоянно, если ее поведение не исправится, – кричит папа.

– Мама, мне семнадцать, и мне нужна дверь в спальню. – Я не могу поверить, что голос у меня так спокоен. – Даже у заключенных есть дверь!

Она снова опускает взгляд в пол.

– Это лишь временно, – повторяет она. – Пока мы опять не начнем доверять тебе.

Я отстраняюсь.

– Поверить не могу. Я, мать вашу, не могу в это поверить.

– Не ругайся, – рявкает она. – Ты знаешь, как мне это не нравится.

– Верно, потому что Рейчел никогда не ругалась.

– Речь не о Рейчел.

– Конечно, о ней. Все в моей жизни связано с Рейчел. Вы разрешали сестре делать все, что она хотела. Она не следовала никаким правилам, и это ударило по вам. Со мной вы теперь ведете себя с точностью до наоборот, – выпаливаю я. – Вы держали меня на коротком поводке, с тех пор как она умерла, а теперь ошейник такой тугой, что скоро задушит меня до смерти!

– Не говори так, – мамины глаза опасно блестят. Она приближается и останавливается лишь у стола. – Не смей так говорить!

– А то что? – с вызовом бросаю я. – Ты меня снова ударишь?

Она мрачнеет.

– Извини, что я сделала это, – шепчет она. – Я…

– Что происходит? – Папа вернулся. Он смотрит на меня, потом на маму.

– Ничего, – одновременно отвечаем мы.

Затем замолкаем, потому что добавить нечего. Мы уже достаточно ранили друг друга. Я возвращаюсь на кровать, закрываю глаза и игнорирую звуки за спиной. Пыхтение отца, отодвигающего стол из прохода, и хныканье матери, переживающей, что наш дом превратился в поле боя.

Такова теперь моя жизнь. Я – заключенная в собственном доме, без личной жизни и без возможности бежать. До окончания школы еще вечность.

В автобусе воняет потом и обстановка очень нервная. Младшие классы жмутся в передней части, но их страх ощутим даже в задних рядах. Рядом со мной Сара Бантинг болтает о своем новом маникюре и «пипец каких крутых» конверсах, которые она купила в магазине премиум-класса в Розмонте.

Я делаю музыку еще громче и падаю на сиденье. Мне семнадцать, у меня есть права и собственная машина, а я езжу на автобусе. Какое падение.