Повнимательнее, Картер Джонс! - Гэри Шмидт

Наверно, теперь вам понятно, что Дворецкий – не серийный убийца: он-то в тонкостях слов разбирается.

– Прекрасное выразительное описание с глубоким подтекстом, – сказала миссис Хокнет.

– Прекрасное выразительное описание с глубоким подтекстом, – шепнул мне Билли Кольт: наверно, от досады, что ему придется поделиться завтраком.

– Замолкни, – сказал я.

А потом миссис Хокнет опять задала нам написать сочинение из одного абзаца на тему «Моя комната».

– У вас один абзац, чтобы рассказать что-нибудь о себе. Причем рассказать не впрямую, а намеками, вкладывая в свои слова подтекст.

– Ты все так выразительно описываешь с глубоким подтекстом, – шепнул Билли Кольт.

– Замолкни, – сказал я. – Всерьез предупреждаю.

Миссис Хокнет велела приступать к работе.

Из классной комнаты мы пошли на естествознание к миссис Врубель, где начали изучать ионы – название занудное и тема действительно занудная, а потом – на физкультуру, причем вся физкультура состояла в том, что Крозоска заставил нас вытащить со склада во двор все маты – пусть проветрятся. – Дешевая рабочая сила, ребята, – сказал он. – Дешевая рабочая сила. – Мы не стали ныть, но только потому, что знали: волочь маты обратно будем не мы, а те, у кого физра сегодня седьмым уроком.

Но когда перетаскиваешь маты, недолго проголодаться, и, дожидаясь большой перемены, я надеялся только на то, что родители Билли Кольта на завтрак не поскупились.

А оказалось, это неважно.

В столовой все толпились вокруг одного стола, и кто-то, увидев нас, заорал: «Вон он идет!», и все обернулись на меня посмотреть. Можете вообразить, как это было странно – жуть. Но тут все расступились, и я увидел, в чем штука.

Длинный стол был застелен с одного конца белой льняной скатертью. На белой льняной скатерти стояла фарфоровая тарелка, белая, с тонким золотым ободком. Справа от тарелки на белой льняной салфетке лежали нож и ложка. Слева – две вилки. Чуть подальше была стеклянная мисочка с фруктовым ассорти, еще одна стеклянная мисочка с салатом и два маленьких графина – с оливковым маслом и с уксусом. На тарелке лежала куриная грудка с гарниром из карликовой моркови и грибов. И с петрушкой. На другой белой фарфоровой тарелке – дымящиеся гренки с чесноком. Тут же была бутылка газировки – бери и наливай в уже приготовленный стакан со льдом. И фарфоровая чашка, а в чашке горячий сладкий чай с молоком. А перед всем этим – белая табличка с замысловатой черной надписью «Молодой господин Картер Джонс».

– Ни фига себе, – сказал Билли Кольт. – А можно ты завтра со мной поделишься?

Все, этот Дворецкий достал меня хуже геморроя. Намного хуже.

Я подумал, что мне и вправду надо быть начеку.

Что бы это ни значило.

5 Питч

В тот вечер мама сразу после ужина пошла спать, а я засел за сочинение «Моя комната»: объем – один абзац, задача – рассказать миссис Хокнет что-нибудь о себе не впрямую, а намеками.

К тому времени, когда Дворецкий помог Эмили прочесть сказку про зайку, который дом себе искал, и еще одну, про зайку в золотых туфельках, и две главы еще одной, про зайку по имени Эдвард, – ну вы уже поняли принцип отбора, да? – я усыпал весь пол скомканными листками, и Дворецкий увидел это из коридора, когда Шарли потащила его смотреть свои книжки. Я слышал за стеной их разговор. Дворецкий спросил: «Вам нравится Э. Несбит?», а Шарли переспросила: «Кто-кто?», а Дворецкий сказал: «Нам следует зайти в библиотеку. А теперь перейдем к умножению на одиннадцать и двенадцать…» Когда с умножением на одиннадцать и двенадцать было покончено, теперь уже Энни потащила Дворецкого в свою комнату практиковаться в правописании слов, которые начинаются на «пр-», и Дворецкий, проходя по коридору, увидел горы скомканных листков и покачал головой.

Я слышал, как они занимались, и, когда Энни превосходно проявила себя в правописании практически всех английских слов на «пр-», Дворецкий предложил, чтобы теперь она сама, проверяя себя прилежно и прагматично, проработала список слов, и потом зашел в мою комнату, где из комков бумаги уже нагромоздился горный ландшафт.

– Похоже, ваш прогресс прервался, – сказал он.

– Перестаньте, – сказал я.

– Виноват.

Он взял наугад скомканный листок, расправил.

– Я в таких делах не силен, – сказал я.

Дворецкий кивнул.

– И вообще, кто задает на первой же неделе какую-то дурацкую домашку? Только в нашей дурацкой школе.

Дворецкий скомкал расправленный листок. Подобрал с пола другой, прочел, скомкал.

– Кто задает? Учителя, старающиеся чему-то научить учеников, – сказал он. – Вам задали написать о выходках пестро разряженных персонажей, таких могущественных, что это просто нелепо?

– Мне задали написать про мою комнату. Я пишу об этих постерах. – И я показал на них рукой.

Дворецкий снова кивнул.

– Для сочинения этот предмет куда пристойнее, чем завалы невыстиранной одежды, – а их вы попозже устраните. Но ваши предложения – пример пустословия. Если бы вы предпочли лаконичность и предваряли сказуемые чем-то похожим на подлежащее…

– Вы опять…

– Виноват. Позвольте спросить: возможно, вашу учительницу больше заинтересуют подробности, которые что-то говорят о вас самом, молодой господин Джонс?

– Они самые. Мне задали описать, как моя комната что-то говорит обо мне.

– И поэтому вы пишете о супергероях?

– Угу.

– В таком случае, – сказал Дворецкий, – вы, возможно, могли бы начать с этого.

И показал на фото моего отца, капитана Джексона Джонатана Джонса, на фоне американского флага.

– Или с этого. – И он показал на берет, который отец носил во время своей первой командировки в Ирак.

– Или с этого. – И он показал на тактические очки: в их оправе до сих пор застрял песок Афганистана.

И – ну что ж я как дурак, как дурак, как дурак – я почувствовал, что на глаза – да что ж я как дурак, как дурак, как дурак – набежала какая-то дурацкая соленая вода.

– Напишите первую фразу, – сказал Дворецкий.

Я написал.

– Позвольте, – сказал он и протянул руку. Взял бумагу. Прочел. Прочел второй раз – теперь вслух.

Неторопливо прочел вслух: «Мой отец на другом конце света, но в моей комнате он повсюду».