The Founding of Modern States New Edition - Richard Franklin Bensel

ни отдельные штаты не могли бы принимать законы. Таким образом, американская элита представляла себе коллективную волю, которая, признавая присущее ей и неустранимое несовершенство, устанавливала пределы своих возможностей.

Французское Национальное собрание, напротив, представляло себе очень мало пределов совершенства простого человека. Хотя существовали процедурные требования, которым должно было соответствовать осуществление государственной власти, не было никаких существенных ограничений для ее деятельности. Сердцем французского государства, как оно было задумано в Декларации прав человека и гражданина и Конституции 1791 года, являлось Национальное собрание, в котором делегаты безошибочно фиксировали коллективную волю французского народа. По крайней мере, в начале революции воля народа была волей Национального собрания, и наоборот. Однако в то же время Собрание прагматично уступило роль короля в своей конституционной конструкции, временно создав конституционную монархию, что противоречило теоретическим предпосылкам нового государства. Когда короля не стало, многие делегаты, как и Руссо, который во многом был их лидером, пришли к убеждению, что народ необходимо правильно воспитать, чтобы он мог реализовать свою идеальность. С этого момента Французская революция приняла гораздо более авторитарное направление, которое вдохновило большевиков чуть более века спустя.

Древнеанглийская конституция не имела этих проблем, поскольку государство (король и парламент) возникло одновременно с самосознанием (а значит, и волей) английского народа. Обычаи и традиции государства, особенно те, которые определяли отношения между королем и парламентом, одновременно являлись продуктом и формировали идентичность английского народа. Между ними не могло быть противоречий или расхождений, поскольку государство и народ взаимно конституировали друг друга. Английское государство могло меняться и менялось.

 

С течением времени, однако, любое изменение представлялось как постепенное совершенствование системы управления, которая существовала "без учета времени".

В результате Англия не имела писаной конституции, а обладала пастишем из обычаев, прокламаций, постановлений, принципов и традиций, которые накапливались в течение сотен и сотен лет. Однако в современном виде Британия все же имеет конституционное собрание, поскольку парламент за последние два столетия взял на себя односторонние полномочия по "пересмотру" этой неписаной конституции и, по некоторой иронии судьбы, стал в чем-то напоминать французское Национальное собрание, которое Эдмунд Берк так резко осуждал в конце XVIII века. В теории и на практике британская конституционная ассамблея теперь собирается заново каждый раз, когда формируется новая Палата общин.

В следующих трех главах мы подробно рассмотрим каждое из этих демократических оснований, изучим, как основатели английского, американского и французского государств представляли себе волю народа, как, по их мнению, эта воля проявлялась и как они обосновывали свои полномочия по интерпретации этого проявления. На фоне недемократических оснований, которые мы будем изучать далее в этой книге, между этими тремя основаниями можно обнаружить поразительное сходство. Однако если рассматривать их только по отношению друг к другу, то читателя могут поразить и различия. Например, древняя английская конституция была настолько окутана толстым слоем культурных традиций и обычаев, что отчетливая концепция народной воли, независимая от ее встраивания в эти слои, была практически полностью исключена как возможность. Английский народ не мог судить о государстве с точки зрения реализации его трансцендентного социального назначения, поскольку, по сути, он и был государством.

В начале Американской революции колонисты точно так же представляли себе свое отношение к материнской стране, и это представление стало основой их претензий на политическое включение. Когда эти претензии были отвергнуты, основание Америки потребовало отказа от древних английских обычаев и традиций в том виде, в каком они трактовались в материнской стране, и, путем довольно бессистемной и конъюнктурной переделки, их повторного обоснования в качестве основы нового американского государства. По сути, основатели Америки придумали новые обычаи и традиции, которые в большинстве своем были лишь переработкой тех, которые они изначально понимали как "права англичан". Французы были гораздо более оригинальны, чем американцы, и подражали некоторым их формам. Явно отвергая обычаи и традиции во имя "разума".

 

Декларация прав человека и гражданина была гораздо смелее, чем американская Декларация независимости или Билль о правах. Французы также приняли концепцию воли народа, которая была гораздо более непосредственной и материально ощутимой, чем это делали до них американцы. Хотя обе эти инновации стали эпохальными для мировой истории, они также были фатальными слабостями в отношении политической стабильности французского государства.

 

Часть 2. "Права англичан" и английская конституция

 

Хотя Англию принято считать родиной конституционной свободы и демократических прав, в ней не было ярко выраженного момента основания, когда народ дал согласие на создание государства. Такие моменты, как я утверждал, предполагают наличие народа (как тех, кто может и должен дать согласие на создание государства), трансцендентной социальной цели (которая вдохновляет государство во время и после его основания) и лидера (как человека и/или партию, которая одновременно формулирует эту социальную цель и призывает народ к взаимным консультациям). Как это ни парадоксально, но эти элементы зачастую более очевидны при создании недемократических государств, чем демократических. И нигде они не проявляются так неоднозначно, как в основании того, что стало английской демократией. Фактически появление английского народа, признание имманентной социальной цели и создание английской конституции были более или менее намеренно окутаны туманом истории.

Подавляющее большинство национальных государств имеет воображаемую историю, которая одновременно создает идентичность народа и определяет его коллективную социальную судьбу.

 

В момент основания и эта история, и эта судьба были закреплены в государстве. Поскольку в момент основания история приобретает более или менее определенный смысл, исторические исследования в дальнейшем сводятся к его подтверждению (особенно в недемократических государствах) или превращаются в академическое упражнение по приоткрыванию завесы древности. В последнем случае исследование, как правило, укрепляет легитимность государства, какими бы ни были его выводы. Для англичан же туман истории как окутывает, так и составляет саму суть национальной идентичности и социального предназначения государства именно потому, что не было момента основания, в который значение этих вещей было бы четко определено. В результате английские историки усердно обрабатывают поля предыстории в поисках времени, когда англичане стали народом, правитель стал их монархом, а общее право впервые закрепило их (англичан) свободы. Когда английские историки излагают словами то, что они обнаружили, политические ставки оказываются выше, чем в государствах с четко определенными моментами основания.

В самом конце XIX в. Поллок и Мейтланд писали: "Единство всей истории таково, что любой, кто попытается ее изложить, должен почувствовать, что его первое предложение разрывает бесшовную паутину". У многих английских историков это наблюдение может быть перевернуто с ног на голову: С самого первого предложения начинается создание бесшовной паутины, которая накладывает единство на всю историю. Применительно к английской нации эта бесшовная сеть имеет название