Гобелен - Карен Рэнни

А может, дело не в том, что она изменилась, повзрослела, и не в том, что у Алекса после ранения стало плохо с памятью? Вероятно, он просто отгородился от всего мира стеной, и эта стена мешала ему разглядеть тех, кто рядом, во всяком случае, слуг.

Наверное, все было бы по-другому, если бы она не пыталась выдавать себя за служанку.

Он чуть приблизился. Лаура почти физически ощущала, что между ними возник какой-то барьер. И дело было не в одной лишь маске. Всем своим видом граф давал понять: не сметь заступать за черту!

Она была почти уверена: ее любовь будет им воспринята как жалость. Но Лаура не жалела Алекса — она знала, за что его любит. За ум и находчивость, очаровавшие ее, когда она еще была девочкой. За нежность, которую он щедро дарил живущей по соседству малышке, потерявшей родителей. За то, что он был гордым, но при этом справедливым и отзывчивым.

И в то же время она чувствовала, что черная бездна, разделявшая их, притягивает к себе, стремится поглотить… Ей ужасно хотелось сделать шаг к краю этой бездны — и будь, что будет. Вдруг он не отвергнет ее любовь? Вдруг поймет, что ей все равно, сколько шрамов у него на лице, хромает он или нет, может ли воспользоваться лишь одной рукой или обеими.

— Зеркало — подарок королевы Елизаветы, — произнес граф почти шепотом. — Как-то раз она останавливалась в этой комнате.

Лаура промолчала, но он и не ожидал от нее каких-либо слов.

— Ходили слухи, что она наградила моего предка чем-то гораздо более ценным, чем зеркало, — добавил граф.

Он вдруг почувствовал, что ему не хочется отпускать служанку. Однако странное волнение мешало говорить, вернее, он не знал, о чем говорить с этой девушкой. Может, просто отвык от женского общества. Впрочем, эту служанку едва ли можно назвать женщиной — слишком уж она юная…

А она смотрела на него с совершенно невозмутимым видом. И по-прежнему поглаживала резную раму старинного зеркала. Он отступил на шаг.

— Прошу вас, не уходите, — сказала она, протягивая к нему руку.

Он как— то странно посмотрел на нее. И вдруг, снова приблизившись, взял за руку. Потом взглянул на ее ладонь, всю в кровавых мозолях и волдырях. Ее перегружали работой, эту маленькую милую дурочку.

— Ты хотела бы приносить мне еду и впредь? — спросил он, желая избавить ее от тяжкой работы на кухне.

Лаура, не задумываясь, кивнула. Ее это вполне устраивало.

— Тогда пусть так и будет, — сказал он с ласковой улыбкой и осторожно провел пальцами по ее натруженной ладони.

Она ждала совсем другого прикосновения. Лаура помнила, как взглянул он на нее тогда, при первой встрече, каким взглядом окинул ее фигуру. Теперь же Алекс был по-отечески нежен с ней. По-отечески. А ведь она хотела совсем другого.

Лаура взглянула в зеркало. Взглянула на свое серое платье и уродливый чепец. Да уж… Она криво усмехнулась.

Алекс отметил белизну ее зубов, фарфоровую прозрачность ее кожи и нежный румянец, окрасивший щеки.

Может, она и дурочка, но все-таки женщина. А он, пусть даже весь мир забыл об этом, все еще остается мужчиной.

— Тупица! Глупое животное! Смотри, что ты сделала!

Графиня взмахнула рукой, и на бледном лице молоденькой горничной остался красный отпечаток хозяйской ладони.

Мэгги Боуз поспешно отступила. Однако, отступая, пыталась сохранить уважительный вид, дабы не гневить вдовствующую графиню.

Девушка не приближалась к туалетному столику и никак не могла смахнуть флакон, из которого, как назло, пролились на ковер любимые духи хозяйки. В тот момент, когда драгоценное содержимое флакона оказалось на полу, Мэгги в другом конце комнаты старательно упаковывала вещи графини — этим она занималась большую часть дня.

Впрочем, Мэгги уже привыкла к беспочвенным упрекам и к пощечинам, наносимым маленькой ручкой графини.

Единственным грехом Мэгги, если, конечно, это можно назвать грехом, была ее невзрачность. Хуже, чем невзрачность. На ее щеке, отчасти даже на шее красовалось огромное темно-красное пятно — словно дьявол оставил свой отпечаток.

Девушка понимала, что замужества ей не видать. Но если на мужа надеяться нечего, то на себя, на свое трудолюбие она вполне могла рассчитывать. Именно поэтому Мэгги и пришла в Хеддон-Холл — пришла в поисках работы. К тому же она знала: здесь ее не будут донимать чужаки, так любившие пялиться на ее родимое пятно — ее проклятие с самого детства.

Но ей не повезло. Девушку приметила графиня, однако не отправила ее в верхние комнаты, где Мэгги могла бы затеряться среди таких же, как она серых мышек, а сделала своей личной горничной.

Мэгги не раз поминала свою несчастливую звезду недобрым словом.

Протирая зеркало, Мэгги заметила в нем отражение графини и свое собственное и невольно поморщилась, как от зубной боли. Контраст был настолько разительным, что даже самая глупая девушка поняла бы: графиня, отличавшаяся миловидностью, взяла к себе в услужение столь уродливую особу лишь потому, что на ее фоне особенно выигрывала.

Да, взяли ее вовсе не за проворство и расторопность — Мэгги была довольно неловкая, — а только из-за безобразной внешности. К тому же она совершенно не разбиралась в модных нарядах и прическах. Слишком уж долго завивала светлые локоны хозяйки.

Знай Мэгги, что попадет в услужение к графине, ни за что бы не ушла из своей убогой хижины, где жила с вечно голодными братьями и сестрами и больной матерью.

Знай Мэгги, что ее увезут из Хеддон-Холла в Лондон, сбежала бы к себе в деревню. Находиться в услужении у графини — значит проводить ночи без сна в ожидании, когда вернется хозяйка. Но ей и днем не удавалось отдохнуть, постоянно приходилось прислуживать капризной и злобной графине.

Мэгги ужасно не нравилось в городе. Шумные и грязные лондонские улицы всегда были запружены людьми и экипажами, а она, Мэгги, привыкла к ароматным лугам и безлюдью — она мечтала вернуться домой…

И вот, кажется, мечта ее сбудется.

Интересно, знает ли о возвращении графини граф?

Между графом и графиней ладу не было. Если, конечно, верить слугам. Якобы кто-то слышал, как в Оранжевой гостиной был разговор на повышенных тонах, после чего графиня в гневе хлопнула дверью и вскоре уехала из дома.

Мэгги хорошо помнила тот день. Графиня была в ярости, и бедным слугам доставалось от нее ни за что. Все старались не попадаться ей на глаза — ведь графиня раздавала пощечины направо и налево.

Хозяйка внушала Мэгги суеверный страх. Что-то дьявольское было в ее голубых глазах, особенно когда она щурилась. В такие мгновения в них появлялся странный блеск — казалось, графине была известна какая-то ужасная тайна… И что-то зловещее было в ее голосе — дьявольски ровном, даже когда она изрыгала самые страшные проклятия. Мэгги по собственному горькому опыту знала: графиня наиболее опасна тогда, когда голос ее понижается почти до шепота. Именно в такие моменты девушка чувствовала, что ей хочется перекреститься.