Горе Побежденным - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

человеком, и четкое осознание — он не успокоится, пока не сотрет наглеца в пыль.

Испепеляющий взгляд Эмилия Флака впился в лицо бандитского главаря, но напоровшись на ледяные бесстрастные глаза, не выдержал, дернулся и ушел в сторону. В возникший тишине вдруг отчетливо загремели копыта, и с ближайшей улицы на площадь выехали три всадника.

Огромные лошади, закрытые коваными шлемами лица, на белых попонах и плащах, как живые, трепещут огненные трилистники. Возвышаясь над толпой, грозные рыцари рассекали людское море, словно непотопляемый бронированный корабль. Неспешно и уверенно цокали копыта по мостовой, а черные прорези забрал пронизывали базарную сутолоку, будто невидимые оценивающие лучи.

«Орден! — вспыхнула в голове магистрата испуганная мысль. — За мной! Уже донесли!»

Мотнув головой, он сбросил муть наваждения и молча обругал себя: «Идиот! Совсем обезумел! Кто на тебя донесет? Что за чушь! Ты Эмилий Флак, и никто не посмеет тронуть благородного патрикия!»

Подтверждая и успокаивая растревоженный разум магистрата, тяжелые всадники уже проезжали мимо. Узкая прорезь шлема равнодушно скользнула по лицу магистрата и замерла, уставившись на Акциния. Из черной глубины Акси пронзил оценивающий взгляд, и, подняв голову, Наксос встретился с цепкими карими глазами, разбирающими его на части.

Не отводя взгляда, Акциний проводил рыцаря, успев заметить под плащом толстую серебряную цепь и отличительный знак. Хмыкнув, он удовлетворенно отметил: «Надо же, сам командор ордена пожаловал познакомиться!»

* * *

В убранном и отмытом до блеска кабинете недавно погибшего префекта Священного Трибунала все еще стоял неприятный запах крови. Фирсаний Софоклус непроизвольно морщился каждый раз, когда его большой подвижный нос втягивал воздух, и это только утверждало его в правильности выбранного решения. Сейчас он ждал, когда придет навязанный ему патриархом командор ордена, и ситуация его раздражала.

Сложив руки на груди, он мерил шагами комнату и недовольно хмурился. Зачем мне этот дуболом⁈ Солдафон с непомерной гордыней и амбициями, ничего не понимающий в сыске? Трибунал отлично справился бы и сам, а если, как сегодня, потребовалась бы грубая сила, то для этого совсем не обязательно одобрение ордена. Себя Фирсаний считал большим знатоком темных глубин человеческой души, и поэтому, изучив всю поступившую за последние дни информацию по Акцинию Наксосу, он сделала вывод — этот человек крайне подозрителен, неблагонадежен и опасен. В любом случае, общество необходимо избавлять от подобных типов, так что арест и тщательный допрос с пристрастием не только разъяснит кое-какие вопросы, но и очистит столицу от излишнего «мусора».

У него уже все было готово, но поимка главаря банды в Сартаре требовала беспрецедентных усилий и обойтись без помощи ордена не представлялось возможным. Встречаться с командором не хотелось, и весь вечер он убеждал себя, что гордыня — зло, а терпимость и снисходительность к грубому невежеству — всего лишь вынужденный компромисс.

Ржание коней во дворе и сотрясающая здание поступь бронированных рыцарей возвестили о прибытии ордена. Еще несколько минут ожидания, и распахнувшиеся двери впустили стремительно ворвавшегося командора.

— Что за спешка? — Лисандр Пастор стащил с головы шлем. — Срывать меня посреди ночи! Если уж комиссару Священной комиссии что-то нужно, то он в состоянии оторвать от кресла свой тощий зад и самому тащиться в темноте через весь город.

Стиснув зубы и натянув на лицо благостную улыбку, Фирсаний пропустил недовольство гостя мимо ушей. Ожидая, пока командор выпустит пар и успокоится, он с молчаливым возмущением наблюдал как оба всегдашних помощника орденского вояки нагло рассаживаются в кресла безо всякого на то дозволения.

Отбросив эмоции, Пастор решил наконец перейти к делу.

— Если вы пригласили меня помолчать, то мне это ни к чему, и мы, пожалуй, пойдем!

— Ну что вы, командор, не стоит горячиться, — на бледном вытянутом лице комиссара проступили бордовые пятна, — дело действительно неотложное!

Уставившись на хозяина, гости разом замолчали, ожидая продолжения, и Фирсаний озвучил уже заготовленное решение:

— Я хочу задержать Акциния Наксоса, и для этого мне нужна ваша помочь, командор.

После секундного затишья раздался раздраженный бас Лисандра Пастора:

— Бред! Что вы ему предъявите? Раздачу хлеба?

— Что предъявить — всегда найдется. — Губы комиссара растянулись в ядовитой ухмылке. — Разгром поселка иберийцев, например, или святотатство. Сегодня он говорил с магистратом от имени Бога, а это право принадлежит только святейшей церкви Огнерожденного.

Командор скривился.

— Недавно вы утверждали обратное! Но не важно. — Его голос наполнился твердой убежденностью. — Я видел сегодня этого человека и скажу точно: даже если он причастен к убийству префекта, то пыткой вы ничего не добьетесь. Такие люди не ломаются! Он подозрителен и появился в городе не случайно, в этом могу согласиться, но задерживать его преждевременно — надо сначала понять, чего он добивается.

— Подвесим на дыбу — и все поймем. — От слов Фирсания повеяло холодом. — В допросной Трибунала заговорит даже немой.

На скулах Лисандра Пастора зло заиграли желваки.

— Все равно затея глупая и опасная! Вы хоть понимаете, что затеваете? Сартара своих не выдает! Придется обыскивать каждый дом, трясти каждую лачугу! Будет сопротивление, и неизбежно прольется кровь.

В ответ на узком, обтянутом кожей лице демоническим светом вспыхнули глаза Фирсания.

— Легендарный Пастор испугался крови! Готов отступить перед чернью!

Скрипнув зубами, командор все же сдержался:

— Эта чернь — подданные императора и послушные дети церкви, а не враги! Я не собираюсь позорить свой меч их кровью и участвовать в безумных затеях Трибунала!

Глава 5

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Земля Суми.

Проснувшись, Ольгерд уставился в черное, нависшее над головой небо. Открытым ртом он жадно схватил морозный воздух, стараясь унять бухающее в груди сердце. Последнее время он спал совсем плохо, мучали кошмары. Каждую ночь приходила она — белая женщина с ледяным безжизненным лицом, и от ее ласкового голоса застывала кровь и немели члены. От этого звука невозможно было спастись, и даже проснувшись, как сейчас, он все еще слышал ее слова:

— Хорошая жатва, мой мальчик! Хорошая жатва! Ты утолил мой голод, а я утолю твой! Ничего не бойся и бери то, что хочешь, — я никому не позволю обидеть тебя!

Стиснув зубы и с силой зажмурившись, Ольгерд сбросил морок и, приподнявшись, подбросил дров в затухающий огонь. Его взгляд прошелся по расплывчатым красно-желтым пятнам костров и уперся в непроглядное ледяное безмолвие зимней ночи. Последние дни всплывали в памяти вспышками странных, пугающих событий.

Он посмотрел на спящую рядом Ирану,