Судьба ополченца - Николай Обрыньба
Шрифт:
Интервал:
— Как, и никого нет на месте?! И вдруг начал объяснять:
— Я послал в другие подразделения связных, но вернулись пока только из хозвзвода, его тоже нет в лесу. Наверно, ушли, но даже не предупредили нас…
Он уже говорил с нами без различия чинов, просто, и это делало обстановку еще напряженней.
Подбежал связной, доложил, что справа тоже никого нет, оба соседних батальона ушли. Комбат сказал, чтобы мы пристраивались, и дал команду двигаться. Батальон начал выходить из низины перед деревней, растянувшись вдоль края леса. Ехали телеги и тачанки с ранеными, мы даже не представляли, что столько уже раненых после вчерашнего боя. Как случилось, что наши части, получив приказ об отходе, не предупредили соседний батальон? И уже то, что забыли нас, нам не казалось таким ужасным и несправедливым.
Совсем стало светло, и в небе появилась «рама» — очень противный самолет-наблюдатель, который трудно сбить, сколько ни стреляй. Через несколько минут пронеслись «мессеры», обстреляв нашу колонну. Сделали еще и еще заходы. У нас прибавилось раненых. Высоко в небе шли «юнкерсы» на восток. Это к Москве. У немцев, наверно, уже и аэродром есть недалеко, если так быстро «рама» навела на нас «мессеры». Эти точность и быстрота действовали угнетающе. Ко всему мы не могли идти по дорогам; чтобы не обнаружить себя, должны были двигаться лесом. Еще недавно мы искали противника, искали группы диверсантов, ждали, когда пойдем в атаку, нас вели на сближение… И вдруг мы должны уходить от противника, двигаться на восток, искать возможность пройти незаметно; не принимая боя, увеличивать количество раненых и убитых.
Продвигаемся группами к переправе. Посланные в разведку возвращаются с неутешительными сведениями: у переправы немцы, танковая колонна, дальше расположилась какая-то часть на серых машинах, идти в этом направлении бессмысленно. Комбат долго смотрит в карту и поворачивает движение батальона. Идем лесом, часто приходится обходить огромные воронки от пятисоткилограммовых бомб.
Вышли к поляне, и уже первые бойцы начали переходить ее, как ударил пулемет с противоположной стороны. Бросаемся назад, в лес, и опять забираем в сторону.
Навстречу несколько раз попадаются группы ополченцев-москвичей, они идут от Днепра. Там тоже немцы.
Переправа для одного-двух человек, группы — это легко, на лодке или вплавь. Переправиться батальону, с обозом раненых и со всем хозяйством: пулеметами, минометами, боеприпасами, — очень трудно. Нужны мост или паром. Можно плоты построить. Но остановись только, налетят опять самолеты! Да и где ее делать, обстановка совсем неясная… Наши части находятся в окружении возле Холм-Жирковского, никто не знает толком, что творится, мы попали с Лешей Августовичем в водоворот с чужими частями.
Идем с Алексеем, тянем свои носилки и все надеемся найти свой взвод, свой батальон. Нам уже-ясно, что мы только теряем время на поиски переправы, обстановка меняется с каждым часом, немцы все плотнее закрывают кольцо и одновременно забрасывают группы десантников, которые обстреливают наши отряды, двигающиеся лесами. Каждый из нас делается стратегом, делится своими мыслями, как надо поступать и что сейчас делать. Одни говорят, что надо силой пробиваться, другие, что надо оставаться здесь и принимать бой. Но это все сейчас трудно сделать, так как царит полная неизвестность — что впереди, как далеко продвинулись немцы, где наши? Потому побеждает пассивное следование событиям — идти скорей, как можно скорей, еще, кажется, чуть-чуть, и будет удача и мы вырвемся. Но каждая неудача, каждая встреча с немцами, каждый обстрел уносят веру, и от усталости и голода люди делаются инертными, легко поддаются панике.
Паника — это страшное массовое психическое заболевание. Паника — это разобщение людей и неверие, спасение себя и только себя, это возврат к животному состоянию людей, скованных страхом, людей без будущего.
К нам пристала группа ополченцев из нашего батальона, ушедшего, как выяснилось, ночью, часть из них успела проскочить, а как начало светать, ударили танки и закрыли доступ к мосту. Теперь танков там скопилось много.
Ночью все приходило в движение, по дорогам шли вооруженные и безоружные бойцы, двигались орудия, госпитали — все в каком-то одном направлении. Но вот начинали попадаться машины, пешие, раненые, идущие навстречу, и шепот шел по колоннам: «Прорыв не там, совсем в другой стороне…» И через час-два основной поток уже поворачивал в противоположном направлении. Мы мотались всю ночь, а утром нас опять и опять бомбили, и мы уже не старались найти свою колонну, казалось, что малой группой вернее просочиться сквозь кольцо окружения. Почему мы так хотели вырваться из окружения, а не принимали бой? Наверно, еще не созрело умение воевать в любых условиях, как это было потом, в партизанах, а слово «окружение» парализовало сознание. Еще жила в нас инерция думать и воевать по правилам: есть часть, есть высшее командование и оно знает, что делать; а если их нет, то их надо найти и узнать, что делать. А решать и действовать надо было сегодня, сейчас. Между тем волнами налетали «мессеры» и превращали колонны в разрозненные группы, самолетов было столько, что, обнаружив даже небольшую группу, даже одного человека, налетали на бреющем полете и обстреливали из пулеметов. Охотились безнаказанно. Бомбили, сбрасывали листовки: «Бойцы, сдавайтесь, и вы будете отпущены на свободу!», «Мы воюем не против русских, а против коммунистов!» Крестьянам сбрасывали детские ботиночки и белые булки в пакетах, особые листовки: «Если не хотите, чтобы вас бомбили, не пускайте бойцов». Бойцы бросали тяжелые орудия, танки, в которых кончалось горючее, взрывали первые «катюши». И сотни, тысячи вооруженных людей метались в кольце пожаров, пугаясь выстрелов и танков противника.
* * *
Подбирается группа московских ополченцев, они хотят идти прямо на восток, минуя любые населенные пункты, лесами. Мы с Алексеем пристаем к ним. Идем, жадно вглядываясь в небо, чтобы определить, где восток, где запад, а небо серое, с медленными мокрыми облаками; смотрим на деревья, стараясь вспомнить: мох — это север? Но идти без карты и компаса лесом — это очень трудно. Неожиданно в направлении востока лес кончился, открылось поле, по нему едут немецкие машины. Шарахаемся назад в лес и начинаем забирать влево, там показался лес на горизонте.
Шли долго и, уже совсем измученные, наткнулись на избу лесника. Постучали, но никто не открыл. Уселись на крыльце. Ребята выворачивали карманы, вытряхивая крошки махорки, делали общую цигарку. Вдруг в окне, я заметил, кто-то мелькнул. Стали стучать и угрожать, что поломаем дверь. Дверь открылась, на пороге стоял старик в белой рубахе и жилетке, скользнул по нам сердитыми глазами и на возгласы: «Ай да дед, своих перепугался!» — ответил:
— Шляетесь теперь да есть просите. (Мы еще не успели просить.) Много вас прошло за сегодня.
Мы чувствуем свою вину: отступаем, ищем беспомощно дорогу, чтобы уйти к своим, а их оставляем здесь. Стараемся что-то говорить, чтобы стереть этот барьер враждебности, но чем больше говорим, тем яснее становится его враждебность. О немцах он говорит:
— А чего их бояться, люди ведь, хуже не будет. Ждет он немцев. Но нам сейчас надо узнать дорогу, и мы не теряем надежды на ночлег и картошку. Старик говорит, что недалеко деревня и там немцев нет. Решаем с Алексеем пойти туда узнать, что слышно, и попросить поесть; переночуем и утром зайдем за ребятами. У старика дочка в деревне:
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!