Хомяк и другие - Максим Андреевич Далин

class="p1">У кошек и собак таких возможностей нет. Правда, жила, по достоверным сведениям, когда-то в городе Питере сиамская кошка, которая, подбегая к холодильнику, громко кричала: «Мне! Мне!» Потом у той кошки завелись котята, и она начала просить еды: «Нам! Нам!» — и я это «Нам!» слышал своими собственными ушами. Но случай это редкий, можно даже сказать, удивительный — даже удивительнее, чем пёс, который говорил «мама».

У меня звери с такими способностями никогда не жили. А обыкновенные — они не из разговорчивых. Только это всё равно: умный зверь и так может очень и очень многое понятно объяснить. В конце концов, на свете есть люди, которые не могут говорить: они показывают всё жестами — и окружающие отлично их понимают.

Вот, скажем, Марк — рыжая дворняга. Дворняги — они вообще удивительно сообразительные ребята, а Марк ещё и на овчарку чем-то похож. Ума у него — палата. И разговаривать жестами, как все, кто слова произносить не может, он научился ещё в детстве.

Сначала он свистел. Ну, как все щенки посвистывают, когда что-то хотят — или от нетерпения. И ему говорили: «Марк, ты не свисти, ты объясни толком». И он мало-помалу научился объяснять толком.

«Пойдём гулять», — всё понятно. — «Надевай ботинки, вот эту куртку… да не эту, а вот эту, в той ты на работу ходишь, туда собак не берут. Поводок возьми. Вот он. Ошейник надевай на меня», — покажет носом, порадуется ушами, подставит шею — лизнёт, если всё верно поняли.

Самый высокий класс — это когда хочется, чтобы угостили чем-нибудь вкусным. Тут Марк делается выразительным, как артист в кино. Доходчиво показывает: без вон той колбасы он прямо здесь и сейчас зачахнет и помрёт с горя и с голоду. Но кусочек хлеба его не спасёт. И собачий сухарь не спасёт. А спасёт только колбаса, причём — лучше вся, какая есть, потому что одного ломтика может и не хватить.

Если ему в это время сказать: «Как тебе не стыдно, Марк, ты ведь только что миску овсянки с фаршем уплёл?» — Марк стыдится носом и усами с ужасной силой. И показывает, что овсянка — сама по себе, а колбаса — сама по себе. И вообще, что колбаса — вредное вещество, плохо действует на бедный собачий нюх и прямо-таки заставляет попрошайничать и вести себя нехорошо.

Марк знает три языка — собачий, кошачий и человеческий; собачий он сроду знал, человеческий постепенно выучил, а третий, кошачий, у него хромает, но кое-какое понимание есть. В общем, Марк может разговаривать с кем угодно на его собственном языке; у людей это называется «полиглот».

А вот Тимошу, серую кошку с рыжим кантиком на воротнике и ярко-рыжим пятном на пузике, никто чужим языкам не учил — она сама, как только поселилась в доме, всех принялась учить кошачьему.

Марк кошек очень любит и кошачий язык изучает внимательно. Когда мурлычут и бодают в щёку — это добрые слова. Когда смотрят в сторону и катают шарик или пуговицу — играть зовут. А вот плохие слова, грубые, на кошачьем языке — это «псс-сса!» и «фффыр!» Брань. Если уж кошка сказала такое слово — береги нос, а то уколют в него когтями.

Но конкретно Тимоша говорит ещё одно слово: «еда». На кошачьем языке звучит так: «мява».

Подходит к холодильнику и выговаривает: «Мява! Мя-а-ва!» — очень понятно. Или сунет нос в пакет, принесенный из магазина: «Мява?» Этому слову она обучила всех людей в доме. И впрямь, ведь каждый раз говорить «кошачий корм» слишком длинно. Куда проще: «Глянь, у нас мява осталась, или прикупить, когда в магазин пойду?»

Марк тоже знает это слово. Вот, скажем, пес занят в комнате: грызет бутылку из-под минералки и пробку с нее откручивает. Кошка крутится на кухне — там же очень интересно. А человек, между тем, достает сметану. Сметана — отличная мява, и кошка деликатно намекает, трогает варежкой свою мисочку, начинает выгребать из-под нее невидимую соринку… Невозможно ведь не угостить, верно?

В миску щедро кладут сметаны. Но у Тимоши маленький ротик, ей не съесть столько сразу. Напробовавшись от души, кошка ставит хвост вертикально, в позицию «котеночек», и мелко бежит в комнату к Марку с криком: «Мява! Мява!» Псу все ясно; он оставляет игру и идет за своей порцией.

Очень удобно. Если бы не кошачье приглашение, люди могли бы и прогнать из кухни: не путайся под ногами, и так тесно. Но если Тима угощает — нечестно гнать. Пес собирает на язык добрую половину сметаны сразу, кошка, жмурясь, наблюдает с табурета.

Для людей у Тимоши есть ещё одно важное слово — «ай!»

На людей она ругается очень редко, но надо же иногда объяснить, что кошка сердится! Например, что сейчас на руки не хочет. Или — что не хочет уходить с кресла. Или — что надо дверь открыть. И вот тогда она тихонечко говорит: «Ай!» — очень негромко. Но если не услышать или не принять к сведению, тогда начнёт шипеть и плеваться: «Тебе вежливо сказано было! Непонятливый, что ли?!»

А кто-нибудь из гостей ещё скажет: «Да ерунда какая-то! Когда кошки сердятся, они шипят!» — и снова тянет руку. А ему опять: «Ай!» — и коготком — хвать! И уже гость: «Ай!» И тогда мы ему скажем: «Ну что, теперь понятно, почему „ай!“?» Обычно тогда уже понятно.

Я это к чему: говорить умеют все. И если у тебя есть желание — как в одной древней книге сказано, с горчичное зерно — услышать, что тебе пытаются сказать, то можно понять кого угодно. И кошку, и собаку — и даже другого человека.

Красавица

Биби-Ханум — невероятная красавица. Таких поискать.

Кошка она не простая, а персидская. Грива у неё, как у львицы, цвета абрикосового мороженого, уши с кисточками, лицо совиное, глаза золотые. Носик треугольный, крохотный; можно сказать, совсем его нет — как нарисованный. Носит не штаны, как все кошки, а целые шаровары восточные, кремового цвета, с завитушками. Хвост — будто опахало. Прямо павлин бы позавидовал такому шикарному хвосту.

Кто Биби-Ханум ни увидит — все ахают: «Какая красавица! Хоть бы на открытку или в кино снимать такую красоту! Просто чудо, а не кошка!» — а она сидит гордо, выдвинув пушистый подбородок, томно прикрыв золотые очи. Слушает. Любит, когда её хвалят. И когда называют Биби-Ханум — любит, потому что, вообще-то, все её зовут