Кен - Наталья Андреева

Ксения тяжело вздохнула, вспомнив про завещание. Если бы с ней самой все было в порядке, то самым разумным было бы ни в коем случае не выяснять, кто из приятелей любил Женю больше, а кто меньше. Ибо нет такого прибора, который с точностью мог бы замерить чью-то привязанность. Но хорошая девочка Черри решила все сделать как должно. По крайней мере попробовать. Найти их всех и узнать, что они испытывали к убитой подруге.

Ксения уже заранее ругала себя. Но ей не хотелось получить все даром. Потому что задача решалась просто: тот, кто больше всех любил Женю, тот и убил ее. Кто хотел доказать, что он не игрушка, и остановить ее вечный поиск. Кто-то из шестерых — тот, кто был в последний момент Женей узнан. И попал ножом точно в сердце, потому что уж очень хотел его наконец найти.

«Славная девочка Черри. Добрая девочка. Послушная девочка», — ругала себя Ксения, но знала, что завтра все равно пойдет туда, куда долгое время запрещала себе ходить. Следователь начал с конца списка, она же решила отыскать его начало. Все-таки Женя была ей не чужой. И те шестеро тоже не все чужие. И заснула она с единственной мыслью: «Сегодня я проиграла гейм на чужой подаче. Это нормально. Но не все потеряно. Это было только начало партии. Завтра я буду играть уже не на чужой, а на своей подаче. Я сама к нему пойду».

Долгое время она запрещала себе думать о том, чтов Москве есть такая улица. Потом упорно не признавала, что на этой улице есть дом с таким номером. А выяснив номер дома, заставляла себя пропускать цифру 28 в нумерации квартир. Двадцать седьмая и сразу же двадцать девятая. Нет квартиры, нет и того человека, который в ней живет.

Сегодня Ксения успокаивала себя тем, что в этот запретный дом ее ведет крайняя необходимость. Она дождалась вечера, потому что знала: днем он на работе. Евгения считала своим долгом упомянуть к слову некоторые подробности о том, кто долгое время был между подругами яблоком раздора.

«Ты знаешь, одна моя знакомая недавно сказала…»

«Мы как-то случайно встретились…»

Хотя Ксения отлично знала, что в жизни Евгении Князевой ничего не происходит случайно. Во всяком случае Ксения знала теперь не только номер дома, но и номер квартиры, и график его работы, и даже должность на фирме.

«Если он не один, я тут же развернусь и уйду. Развернусь и…»

Он был один.

В первый момент, как только открылась дверь, она хотела убежать. Потом услышала:

— Черри, детка, ты вернулась?!

Если бы он назвал ее иначе, Ксения тут же бросилась бы ему на шею. Но это имя было не из первой их жизни и даже не из второй. Ибо во время второй она еще не была Черри. И, отталкивая его руки, она отчаянно крикнула:

— Пусти!

— Ну хорошо, хорошо, — отступил он. — Проходи.

Все равно Ксения видела, что он обрадовался. За шесть лет можно было изучить выражение его красивого лица: от крайнего недовольства до щенячьего, безрассудного блаженства. И только потому, что Ксения знала его так же хорошо, как себя, она подумала: самое смешное то, что они до сих пор любят друг друга.

— Только не трогай меня! — заявила она, сразу же проходя в единственную комнату. Прямо в ботинках, потому что знала — стоит ей в его присутствии снять с себя хоть что-то, как она тут же окажется перед ним голой.

Если честно, то больше всего на свете ей хотелось сейчас не отталкивать его изо всех сил, а, собирая все накопленные за несколько лет силы, обнять покрепче и про все забыть.

— Какая глупость! — вслух сказала она. — Какая же глупость все это!

Он оставил попытки ее соблазнить, сделал серьезное лицо и открыл бар:

— Выпьешь что-нибудь?

Ксения едва не рассмеялась. Каким еще манерам обучила его подруга в течение почти года совместной жизни? Все так театрально, и чувствуется, что поставлено хорошим режиссером — вкрадчивый голос, осторожные движения и даже манера одеваться. Раньше-то он был совсем другим. Но и под лоском его отрепетированных жестов она все равно видела того мальчишку, который глупо таращил глаза на каждую красивую проезжающую мимо машину:

— Ух ты! Классная тачка, а? И она улыбнулась:

— Ты же знаешь, что я не пью.

— Ну, все меняется. Ты не пила, я не изменял любимой жене. Детские запреты детских игр. А почему, собственно, нельзя, а?

Ксения не ответила. Спросила безразлично:

— Как живешь?

— Да неплохо. — Он налил себе немного джина, разбавил тоником. Даже дома был одет в тонкий свитер, вне всякого сомнения дорогой, светлые джинсы в обтяжку. Отличная фигура, даже не располнел, хотя в свое время Ксения его неплохо кормила.

— Работаешь? — спросила она. Несколько пробных мячей, ответ на которые хорошо предсказуем.

Да, он работает, да, живет неплохо. Отлично выглядит, в меру пьет, водит хорошую машину.

— Слушай, зачем ты все-таки пришла?

Она закончила пробный обмен ударами на задней линии. И после подачи вышла к сетке:

— Ты знаешь, что Евгению убили?

Он проиграл мяч тут же, потому что слишком уж обрадовался:

— Как, совсем?!

— Разве можно убить наполовину?

— Ну, всегда есть шанс промахнуться. Значит, ее больше нет?

— Что-то ты не слишком удивился и не слишком огорчился.

— Чему? Удивляться и огорчаться чему? Она сделала из меня то, что хотела сделать. Спрашиваешь, как я живу? Да никак. У меня все есть и ничего нет. Я вполне благополучен, но так же безнадежен. Когда ты выставила меня за дверь…

— Только не делай из себя обиженного, пожалуйста. Не надо, — тихо проговорила она.

— Хорошо. Я виноват. Я всегда это признавал: я виноват. Ну сколько можно карать? Что касается жизненных ценностей, то я проверил на прочность их все. И, знаешь, как ни странно, вернулся к юношескому идеалу. А поскольку Евгении больше нет, то всю эту историю лучше оставить в прошлом… Иди сюда.

Сама не понимая как, Ксения оказалась у него на коленях. Господи, ну сколько же можно помнить?! Но нет, в нем изменилось все, только не вкус его губ и не та нежность, с которой он всегда гладил ее лицо. Ксения знала, что он любил ее, любил по-настоящему. Потому что в этих незначительных жестах, в том, как он гладил ее волосы, как подавал ей чашку кофе или застегивал молнию платья на спине, в том, как смотрел, чуть наклонив голову влево и всегда с улыбкой, — во всем этом могла быть только любовь, иначе все в мире являлось бы ложью. Похоже, что он тосковал. И тогда, когда ушел, и сейчас, когда привычно потянулся к ее груди, стягивая тонкий свитер:

— Черри…

— Только не это! Пусти!

Вот это уже было в нем чужое: имя, подхваченное у Жени Князевой, словно заразная болезнь. Раньше он называл ее по-человечески. Разными ласковыми именами, какие придумывал сам. А после она уже его к себе не подпускала. Вот и сейчас начала раздражаться от птичьего чириканья: Черри, Черри. Болван.