Глубже - Брайан Уильямс

— Эй, вы двое, давайте за мной! — изо всех сил заорал Кэл.

— Зачем? — одними губами спросил Честер у Уилла, заметившего, что друг его испуган.

— Вот тут! Приготовьтесь! — сказал Кэл, застегивая клапан рюкзака.

Честер вопросительно посмотрел на него.

— Нам надо спрыгнуть с поезда! — крикнул самый младший из мальчиков, указывая на переднюю часть состава. — До прибытия на станцию.

Сара ехала в Лондон на поезде, совсем непохожем на тот, в котором находились оба ее сына. Она не позволяла себе спать, но большую часть времени притворялась спящей, чтобы избежать разговоров с другими пассажирами. На последнем отрезке пути поезд часто останавливался, и в вагон заходило все больше и больше народа. Саре было не по себе: на последней остановке в вагон сел человечек с грязной бородой — жалкий побирушка в клетчатом пальто, с грязной хозяйственной сумкой в руках.

Саре следовало быть осторожной. Они порой выдавали себя за бродяг или отбросы общества. Стигийцу с характерными впалыми щеками требовалось лишь отрастить за пару месяцев бороду, хорошенько измазаться в грязи — и его уже не отличишь от несчастных попрошаек, которые ютятся на задворках в любом городе.

Очень умный прием. В таком виде стигийцы могли постепенно проникнуть практически куда угодно, не вызывая любопытства у верхоземцев.

И, самое главное, так они могли целыми днями ошиваться на крупных вокзалах, наблюдая за проезжающими пассажирами.

Сара уже потеряла счет случаям, когда ей встречались бродяги, околачивавшиеся у дверей, из-под спутанных волос которых в ее сторону вдруг устремлялся безжизненный, всевидящий взгляд стигийца, внимательно ее изучавшего.

Но был ли этот бродяга одним из них? Она наблюдала за его отражением в окне, пока тот доставал из сумки банку пива. Бомж открыл ее и начал пить, причем немалая часть пролилась ему на бороду. Несколько раз Сара замечала, что он смотрит прямо на нее. Казалось, он видит ее нечетко, и ей не нравились его глаза — иссиня-черные, причем он еще и щурился, словно не привык к дневному свету. Весьма зловещие признаки, но как бы ей ни хотелось, Сара не могла пересесть на другое место. Меньше всего она желала привлекать к себе внимание.

А потому, стиснув зубы, молодая женщина сидела смирно, пока поезд наконец не остановился на вокзале Сент-Панкрас. Она сошла с него одной из первых и, пройдя за турникеты, неторопливо направилась к вокзальным киоскам. Она опустила голову, чтобы скрыться от камер слежения, которых тут было полным-полно: если ей казалось, что она может находиться в зоне действия одной из них, Сара прижимала к лицу платок. Она задержалась у витрины, наблюдая за тем, как бродяга пересекает главный вестибюль.

Если он действительно стигиец или один из их агентов, ей лучше оставаться в толпе. Сара взвесила возможные варианты побега. Она как раз обдумывала, стоит ли ей прыгнуть в отходящий поезд, когда всего в пятнадцати метрах от нее бомж остановился, чтобы что-то нащупать в своей сумке. Затем, выругавшись на задевшего его прохожего, он направился к главному входу вокзала неуверенной, какой-то запинающейся походкой, вытянув перед собой руки, словно катил невидимую тележку, у которой заело колесо. Сара наблюдала, как бродяга вышел из здания.

Теперь она была почти уверена, что бомж — настоящий, и решила продолжить свой путь. Поэтому, выбрав направление наугад, женщина прошла сквозь толпу и выскользнула с вокзала через боковые двери.

Стояла чудесная погода, и улицы Лондона были заполнены народом. Отлично. Это-то ей и нужно. Всегда лучше, чтобы ее окружала толпа людей — чем больше народу, тем безопаснее. Вероятность того, что стигийцы попробуют что-то выкинуть перед многочисленными свидетелями, куда меньше.

Сара быстрым шагом пошла вперед, на север, в направлении Хайфилда. Грохот заполнивших улицы автомобилей сливался в единый непрерывный ритм, передававшийся подошвам ее ног, пока Сара, наконец, не стала ощущать его чуть ли не в своем желудке. Как ни странно, этот ритм ее радовал. Благодаря успокаивающей непрестанной вибрации сам город казался живым существом.

По пути Сара рассматривала новые здания, отворачиваясь всякий раз, как замечала одну из множества установленных на них камер видеонаблюдения. Ее поразило, как сильно изменился Лондон с того дня, когда она увидела его впервые. Когда же это было — почти двенадцать лет назад?!

Говорят, время лечит. Но все зависит от того, что за это время успеет произойти.

Пока что жизнь Сары была похожа на одинокую, монотонную равнину: ей казалось, что она и не жила по-настоящему. Хотя побег из Колонии случился так много лет назад, память о нем осталась до боли яркой.

Теперь, идя по улицам, Сара поняла, что не может остановить поток воспоминаний, овладевших ею. Она вновь начала переживать мучительные сомнения, охватившие ее, когда она бежала от одного кошмара только для того, чтобы оказаться в другом, в этой чужой земле, где глаза жег мучительный блеск солнца и все было незнакомым и ни на что не похожим. И что самое страшное, ее убивало чувство вины перед своими детьми, двумя сыновьями, которых она оставила.

Но выбора не было, она ДОЛЖНА была уйти. У малыша Сары, которому была всего неделя, начался жар, страшный, убийственный жар, от которого кроху, умиравшего от болезни, трясло в ужасном ознобе. Даже сейчас Сара слышала его нестихающий плач и помнила, какими беспомощными чувствовали себя она и ее муж. Они умоляли врача дать хоть какое-нибудь лекарство, но тот ответил, что в его черном саквояже нет ничего, что он мог бы им предложить. Сара забилась в истерике, но доктор лишь угрюмо качал головой, стараясь не встречаться с ней взглядом. Она знала, что означал этот жест. Она знала правду. В Колонии таких лекарств, как антибиотики, не хватало постоянно. То немногое, что имелось в запасе, предназначалось исключительно для правящего класса, стигийцев и, возможно, очень узкого круга элиты внутри самого Комитета губернаторов.

Но был и другой вариант: она предложила купить немного пенициллина на черном рынке и хотела попросить, чтобы ее брат Тэм раздобыл лекарство. Но муж Сары был непреклонен.

— Я не могу оправдать подобного поступка, — прозвучали его слова, когда он уныло смотрел на младенца, слабевшего с каждым часом.

Затем он принялся распространяться о своем положении в обществе и о том, что их долг — придерживаться определенной системы ценностей. Все это для Сары не значило ровным счетом ничего: она просто хотела, чтобы ее ребенок снова был здоров.

Ей оставалось лишь постоянно обтирать блестящее, красное личико заходящегося в плаче малыша, пытаясь снизить температуру, и молиться. На следующие сутки у младенца уже не было сил кричать, он лишь жалобно всхлипывал — как будто это то были его последние попытки дышать. Он уже даже не сосал молоко. Малыш покидал Сару, а она ничего, решительно ничего не могла с этим поделать.

Саре казалось, что она сходит с ума.

Ее охватывали приступы едва сдерживаемого гнева, и, отойдя от колыбели в угол комнаты, она пыталась причинить себе боль, расцарапывая ногтями руки и прикусывая язык, лишь бы не закричать в голос и не разбудить находившегося в полузабытьи ребенка. А порой она падала на пол, охваченная таким глубоким отчаянием, что начинала молиться о том, чтобы умереть вместе с ребенком.