Последний окножираф - Петер Зилахи

Визит Джека Ланга, французского дипломата, вызвал живой отклик в средствах массовой информации. Ланг приехал, чтобы выразить солидарность со студенческими демонстрациями. У белградской оппозиции были две основательные причины к тому, чтобы его пригласить. Во-первых, он был студенческим лидером в 68-м и потому найдет общий язык со студентами, а во-вторых, он бывший министр культуры и потому может помочь с финансовой поддержкой их культурных фондов. У летчика, который вел самолет Ланга, не было визы, его задержали в аэропорту, и все оставшееся время он пил там кофе с приставленными к нему четырьмя гебешниками. Интересно, что мог узнать летчик о Белграде, который, если не считать этих четырех филеров, он видел лишь с высоты птичьего полета, о городе, где сотни тысяч людей вышли на улицы с требованием свободных выборов?

Ланг — человек общительный, добродушный и гибкий, даже с Жискаром сработался. Он делает заявления, произносит речи, в общем, пригласившая сторона счастлива. Когда он приезжает в университетский штаб, студенты — историки и философы просят его пройти с ними наверх. На пятом этаже его предупреждают, что никаких речей они ему не позволят, поскольку во время боснийской войны он подписал петицию в ООН с требованием бомбардировок Белграда. Ланг реагирует на это спокойно. О существовании такого документа он даже не слышал, говорит он и спрашивает: не сербский ли писатель Кафка? Не оценив его французского остроумия, студенты-философы окружают дипломата и требуют, чтобы он немедленно покинул здание. Журналисты CNN и Рейтер, ожидающие его у выхода, остаются без интервью, так как Ланг ураганом проносится мимо. Так бывший министр спас пилота от кофеинового отравления.

На следующий день, столкнувшись в лифте с очевидцем, я спросил, что там было с Лангом. Как — что, Ланг ненавидит сербов, разве мне это не известно? Ланг — враг! Я приехал из дружественной страны, и мне ли не понимать, что такое идеологическая война. Ланг — маоист разлива 68-го года. Студенческий лидер, ставший министром культуры! Узнай своего врага, и ты узнаешь, кто ты.

Сказка о неприсоединившемся короле. Мария жила на правом берегу, в Австрии, Франьо — на левом, в Венгрии. Франьо переправлялся на другой берег и воровал дрова, а поскольку тогда эти две страны были одной страной, то никому не было никакого дела до того, что Франьо и Мария влюбились друга в друга. Они были бедны как церковные мыши, они голодали, они холодали, восьмеро их детей умерло. Но семеро выжили, и Мария надеялась, что ее седьмой сын станет священником. Франьо хотел отослать его в Америку, но скопить 400 крон на дорогу не сумел. Иосипа призвали в Императорско-королевскую армию, он сражался, попал в плен, бежал. Летом 17-го он пытался бежать из России через Санкт-Петербург, потому что из Финляндии можно было морем переправиться в Америку. Его поймали, он сидел. Америка уплыла, разразилась революция, великая, октябрьская, потом настал Советский Союз и открылись новые возможности. Он женился на русской и познакомился с путиловским рабочим, который воспитал из него подпольщика. Вернувшись в свою деревню, он не снимал очки — для маскировки — и через очки увидал, что река уже разделяет не Венгрию и Австрию, а Словению и Хорватию, но никому до этого не было никакого дела, поскольку две эти страны были одной страной. Он шел вверх по ступенькам подпольной лестницы, попадал в тюрьму, объявлял голодовки, стал партизанским вождем и югославским президентом. Когда Сталин подослал к нему наемных убийц, он во всем разочаровался. Советский Союз тоже уплыл, и он затосковал по новому, третьему миру, такому, который был бы обоими мирами сразу и ни одним из них в отдельности. Он посмотрел на карту и обнаружил неприсоединившиеся страны. Став некоронованным королем третьего мира, он гастролировал по всему миру, о нем сняли фильм с Ричардом Бертоном в главной роли. В предсмертном телеинтервью он сказал, что все было не совсем так, как написано. Его бриллиантовое кольцо сверкало с экрана, и восьмидесяти-с-чем-то-летний диктатор казался довольным человеком. Тито не дожил до того, как югославская баскетбольная сборная завоевала золото, не дожил он ни до конца второго мира, ни до того времени, когда речка, некогда разделявшая, но и соединившая его родителей, стала настоящей границей.

Окножираф: «Однажды отпустив, обратно не вернешь. Что было, то сплыло».

В огромном парке детского садика было полно укромных местечек, где можно было спрятать все что угодно. Наверное, большая часть моих захоронок сохранилась до сих пор. Однажды у заборчика я нашел ночную бабочку и спрятал в опавшей листве. Я думал, это игрушка, но в сумерках она улетела. Жизнь, нахалка, отняла ее у меня. Но не беда, я готовился к большому броску: хотел научить летать кошку. Встав на верхней ступеньке лестницы, которая вела в подвал, я объяснил ей, что надо делать, и — туда ее! Однако живые существа неисповедимы. Моя коллекция ночных бабочек пополнялась, и кошки, собаки, черепахи, друзья, родственники, любимые женщины так и порхали над городом. Я за ними еще вернусь.

Ожившие дома, человеческие лианы в окнах — они свистят, жестикулируют, мигают карманными фонариками: пришедшие в движение амурчики и кариатиды. В витринах магазинов стоят продавцы, смотрят на улицу — манекены, машущие нам руками. Со строительных лесов, потрясая молотками, нас подбадривают рабочие. На шестом этаже какой-то человек, перегнувшись через перила балкона, вращает трехрожковую люстру, словно собирается забросить эту удочку в проплывающую внизу толпу. Улицы стали руслами рек, я отдаюсь течению, на шею мне вешается женщина, увы, я не говорю по-сербски. Нет проблем. Она меня все равно любит.

Окножираф: «Мир полон радости и счастья».

День моего рождения врачи назначили на 7 ноября, годовщину революции. Мать заявила, что умрет, но выдержит еще один день.[28]

Бутылка идет по кругу, стаканов нет; если будем вести себя хорошо, нам обещают подкинуть виски. Надо греться, на улице минус пять. Я не одет для демонстрации, я выскочил на минутку, чтобы взглянуть на вечерний кордон. Кто-то протягивает мне сливовицу. Два динамика громыхают музыкой из «Подполья» Кустурицы, не хочешь замерзнуть до смерти — танцуй! Омоновцев сменяют каждый час, за ночную смену они получают сверхурочные, как дворники во время снегопада. Они не пьют, они не танцуют, они стоят на своем месте при минусовой температуре, их согревает ненависть. Демонстрация — как пикник, все дружно едят, иначе не выдержать. Бутерброды, вафли, пирожки с творогом, четыре напитка на выбор. Подходят двое студентов, говорят, что омоновцы собираются применить слезоточивый газ, есть ли у нас противогазы, а если нет, то не могли бы мы их раздобыть, без противогазов и пикник не пикник. А я-то думал, что ко всему подготовился! Поднимается ветер, похоже, газовая атака не состоится, милиция снимается с места. Свист, аплодисменты, овации, в час ночи город наш. Нас человек пятьсот, но через час уже тысяч тридцать. В окнах видны огоньки зажигалок и свечей, вспыхивает и гаснет свет, мы идем по улицам под барабанный бой, ненавидишь Слобо — дуй с нами! Мы забрасываем резиденцию Милошевича снежками. Снег скоро кончается, зато у противника пороху еще хватает. Трое в штатском врезаются в толпу на автомобиле. Остаются живы- здоровы. Дисциплинированная демонстрация. К трем ночи господствующим напитком становится ерш, смесь водки и пива, всеобщая эйфория, мы, пританцовывая, движемся дальше, забираемся в такие уголки, где никогда никаких манифестантов не бывало, узкие улочки, кварталы, застроенные особняками, потом по проспекту Партизанских отрядов возвращаемся в центр города.