Хозяйка Спасского озера. Заволжские сказки - Ирина Дружаева

Но и сама видит: не звериные у него повадки, человечьи. А как назвала батюшкой, вёсла бросил, за голову схватился и заревел. Тут уж и Алёнка с Захаром заплакали: не знают, как Никодимовой беде помочь. Доплыли по Керженцу, потом по Санохте до избы Никодимовой. Вздохнули радостно. Ничего дороже свободы да родины нет. Алёнка только тут вспомнила про серьги, Салихом подаренные. Из ушей вытащила да тайком за божницу сунула.

Чужое, сберечь надобно. Вдруг случай будет — вернуть подарок обратно.

Захар, как про Алёнкиного похитителя вспомнит, свирепеет, грозится, что худо ему будет, коль опять на Санохте или на Керженце появится. А Алёнка избавлению от полона да от гибели радуется, а обиды ни на кого не держит, Салиху и родне его зла не желает. Понимает и помнит: по-доброму с ней обращались. Каждый день молится, Бога благодарит: матушку поминает, Захару и Никодиму Медведю здоровья просит. И Салиху, и Адиле счастья желает.

Вернулись Захар с Алёной из татарской стороны уж после Успения, в мясоед. А потому в долгий ящик не откладывали, сразу и обвенчались в церкви села Хахалы, что недалеко от родной деревни Медведя на Керженце стоит. Медведя в храм не пустили — рядом дожидался.

А вот на кладбище в Лещёве, на могилку Настасьину, вместе с ними пришёл. Обнял холмик зелёный лапищами, лежит да стонет. Кто из деревенских рядом оказались, от этакого зрелища прочь разбежались, на себя крестное знамение накладывая. Не объяснять же народу, что Медведь — Никодим. Кто поверит? Да и чего зазря стараться. Главное, что молодые это знают. Батюшкой величают. А Медведь Никодим горы готов своротить ради любимой дочки и зятя.

Начали Захар с Алёнкой и Медведем дом в порядок приводить. Добро, Никодимом нажитое, пока хозяин отсутствовал, никто не тронул, потому как в этих местах замков не вешали, воровства не знали. Медведь, на ярмарку отправляясь, все ворота раскрыл, живность выпустил. По возвращении нашлись только козы — сами пришли, да ещё с прибытком — козлятами малыми. А корову да кур в деревне купили.

Бедой новый облик Никодима был для всех троих, пока не привыкли. А потом — ничего. Даже и пользу в том находить начали. Что молчун — так Никодим и в человечьем облике неразговорчив был. А сила Медвежья в хозяйстве очень даже к месту пришлась.

Пасекой опять занялся Медведь Никодим и все работы возможные освоил: сено косит, стога мечет, дрова рубит-пилит с Захаром. Как колуном начнёт играть, только щепки летят. В телегу впряжётся — воз везёт больше, чем лошадь.

А Захар стал опять лодки делать, щепной товар мелкий производить, даже резьбе по дереву выучился: у Никодима в мастерской весь инструмент сохранился. Да и Медведь помогает: лыко дерёт, липы валит, болванки делает.

Но к концу осени Медведь вялым стал. Понял, что спать тянет, огородил себе угол в мастерской. Там и улёгся. Да до весны и проспал. Всю зиму Захар в мастерской под Медвежий храп да сопение работал. Да посмеивался:

— Ишь, Никодим! Каковы рулады выводит!

А у Алёнки дел прибавилось, на рукоделье в страдную пору времени мало стало. Да на то зима долгая есть. Искусство своё не забыла и себе и Захару всю одежду и нарядную, и рабочую вышивками украсила. Живут не богато, но в достатке. А главное — в любви да согласии. А следующей осенью прибавление в семействе Медведя случилось: родился у Алёнки с Захаром сын, Иваном назвали. Живут — радуются, добро наживают, ещё деток ждут.

Место, Никодимом выбранное, не только ему приглянулось. Вскоре выросла недалече от реки Санохты деревня новая. Может, глядя на живущее рядом на крутом яру семейство Медведевых, назвали селенье просто — Медведово. Да и то сказать, подходящее название для этих мест — глухомань, медвежий угол!

Хозяйка Спасского озера

Волга, до Городца дотянувшись, силу и широту набирать начинает.

Круглый год полноводная, рыбой богатая — и поилица, и кормилица всем по берегам живущим, и путь удобный судам по реке плывущим. Коренной Городец над Волгой раскинулся на семи высоких холмах-горах, разделённых глубокими оврагами. А под холмами Нижний Городец к самой воде спускается. Волга кажется спокойной и ласковой, но может вдруг рассердиться да заштормить, волнами вздымаясь. Недаром у волгарей поговорка сложилась: «Кто на Волге не живал, тот и страху не видал».

А по весне река чуть не каждый год характер показывала — разольётся, разбежится на километры от основного русла, затопит все низменные берега: и луга прибрежные, и деревеньки, и нижнюю часть Городца.

В особо полноводные вёсны вода до подножия Кирилловых гор доходила. Недели две народ в затопленных избах, как на островках, жил, парни к девицам, чьи избы на пригорочках стояли, на свидание на лодках плавали.

Жил в заулке Щучья воложка[7], что за Большой улицей спряталась, парень по имени Акимка Сомов. Рано осиротел, жил один, рыбалкой круглый год промышлял. По весне Аким, как и другие парни, к девицам на лодке плавал, да ни одной из них не приглянулся. Уж больно не пригож парень: глаза навыкате, губы толстые, борода не растёт, ладони холодные и влажные. Да сердце-то горячее. Влюбился парень в Дарью с улицы Нижняя Коротайка. А девица Акимку отталкивает, нос морщит.

— Фу! Холодный да мокрый, как рыба!

Так его и прозвали — Акимка Мокрый.

По весне в разлив, как воложку затопит, щук в заулок видимо-невидимо приплывало, на мелководье свадебные танцы водить. Вода под окнами от рыбьих игр ходуном ходила. Тут уж только самый ленивый без ухи оставался. Хоть с крыльца, хоть из окошка — знай лови, не зевай.

У Акима изба крайняя, в самой низине. Затопляло её в который год чуть не по окошки. Акиму это полбеды — нет у него ни скотины, ни птицы, даже кошки, и той нет. А сам то на полатях, то на печи, то на чердаке воду переждёт. В такой вот полноводный год вышел Аким по пояс в воде на затопленное крыльцо. А щуки прямо по ногам хвостами бьют. Голыми руками поймал парочку, в мешок засунул, хотел в избу вернуться. Но тут перед глазами в воде такая рыбина показалась, что парень мешок со щуками в воду выронил.

«Вот это рыба — на удивление. Белорыбица, осётр крупный?»

Стоит Акимка