Коммодор Хорнблауэр - Сесил Скотт Форестер

Уэлсли — говорить обо всем с легкой насмешкой. Это экс-губернатор Индии, а ныне — министр иностранных дел, аристократ голубой крови, человек высшего общества и изысканный денди. Всего несколько слов понадобилось ему, чтобы не скрыть, а наоборот, подчеркнуть все свое высокомерное пренебрежение спецификой морского дела, и заодно — продемонстрировать всю степень своего превосходства перед неуклюжим морским волком, даже если этот морской волк каким — то образом умудрился стать родственником могущественных Уэлсли. Хорнблауэр почувствовал легкое раздражение и попытался побороть в себе желание поддразнить своего шурина.

— Вы мастер в любой работе, Ричард, — наконец сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало искренне и спокойно.

Неплохо было напомнить этому денди, что морской волк находится с ним в достаточно близких семейных отношениях, дабы позволить себе называть родственника по имени, данному ему при крещении, а заодно — маркизу вряд ли понравится намек, что он имеет нечто общее с работой.

— Только не в вашей, Хорнблауэр, только не в вашей. Боюсь, мне так и не удалось научиться всем этим морским премудростям — все эти штирборты, лоты, лаги и прочее. Все это нужно вызубрить в юности, как школьник учит латынь: hic,haec,hoc.

Похоже, пробить высокомерное самодовольство маркиза было нелегко; мысли Хорнблауэра возвратились к более серьезным вещам. У русских неплохой флот, около четырнадцати линейных кораблей базируются на Ревель и Кронштадт; у шведов почти столько же. Порты Германии и Померании кишат французскими каперами, и важной частью обязанностей Хорнблауэра будет защита британских торговых судов от этих морских хищников — торговля со Швецией жизненно важна для Англии. Именно с Балтики приходили товары, которые позволяли флоту Британии владычествовать на морях — пенька и деготь, мачтовый лес и снасти, смола и древесина. Если Швеция объединится с Бонапартом против России, ее вклад в этот грузопоток — а это более его половины, будет потерян, и Англия вынуждена будет довольствоваться крохами, доставляемыми из Финляндии и Эстонии, которые еще нужно будет вырвать из когтей шведского флота и провезти через Зунд — несмотря на то, что Бонапарт овладел Данией. России же все эти товары понадобятся для собственного флота, и придется тем или иным путем убедить русских расстаться с ними, чтобы поддержать морское могущество Англии.

Хорошо еще, что Британия не пришла на помощь Финляндии, когда Россия напала на эту маленькую страну; в противном случае трудно было бы ожидать, что Россия вступит в борьбу с Бонапартом. Дипломатия, подкрепленная силой, могла бы, возможно, удержать Швецию от союза с Францией; это, в свою очередь, несколько бы обезопасило торговлю в Балтийском море и поставило бы под удар французские коммуникации на побережье Северной Германии. Под таким давлением — если бы, каким-то чудом Бонапарт не предпринял бы контрмер, даже Пруссию можно было бы убедить перейти на сторону союзников. Таким образом, второй частью задания Хорнблауэра будет развеять глубокое недоверие, которое Швеция питает по отношению к русским и обхаживать Пруссию, дабы толкнуть ее на расторжение альянса с Бонапартом, к которому она была принуждена силой оружия. В то же самое время, Хорнблауэр не должен сделать ничего, что могло бы хоть в малейшей степени повредить британской торговле на Балтике. Неверный шаг будет означать для него катастрофу.

Хорнблауэр сложил свои записи на стол и уткнулся невидящим взором в противоположную стену комнаты. Туманы, льды и мели Балтийского моря; русский и шведский флоты, французские каперы; балтийская торговля, союз с Россией и возможные действия Пруссии; высокая политика и жизненно важная коммерция. В течение нескольких ближайших месяцев судьбы всей Европы будут балансировать на острие ножа, а отвечать за все придется ему. Хорнблауэр ощутил, как участился его пульс и напряглись мускулы — как бывало всегда, когда он ощущал приближение опасности. В последний раз он испытывал подобные чувства около года назад, когда входил в адмиральскую каюту «Виктори», чтобы услышать приговор трибунала, который мог приговорить его к смерти. Он чувствовал, что ему не нравится предстоящий риск и огромный груз возлагаемой ответственности. Он не представлял себе ничего подобного, когда еще в полдень столь радостно стремился за получением обещанных ему приказов. Так вот ради чего он собирается покинуть любовь и дружбу Барбары, жизнь сельского сквайра, мир и покой только недавно обретенного дома!

Но даже сейчас, пока он сидел здесь, ощущая почти полное отчаяние и бессилие, необычайная притягательная сила самостоятельного командования, соблазн самостоятельно решить, казалось бы, нерешаемые проблемы уже начали потихоньку заявлять о себе. Все чувства Хорнблауэра еще сожалели о спокойном «вчера» — мыслями он невольно перенесся уже в беспокойное «завтра». Адмиралтейство дает ему полную свободу действий — по крайне мере, на это он не может пожаловаться. Ревель замерзает в декабре; Кронштадт часто — уже в ноябре. Пока в этих портах стоит лед, он должен будет поискать для своей эскадры другое место базирования. Замерзает ли Любек? В любом случае, лучше будет… — Хорнблауэр резко встал и отодвинул в сторону стул, даже не замечая, что он делает. Думать о чем-либо важном сидя для него было просто невозможно — все равно, что долго сидеть не дыша. Подобное сравнение было тем более уместным, что, когда Хорнблауэр вынужден был сидеть в то время, как его мозг лихорадочно работал, он порой чувствовал признаки, напоминающие симптомы медленного удушья — кровь приливала к лицу, пульс стучал в висках.

О том, чтобы сидеть этой ночью, не могло быть и речи; отставив в сторону стул он освободил пространство, позволяющее ходить по комнате — от стола к окну и обратно — места для прогулки оставалось почти столько же, сколько на шканцах линейного корабля, правда, сейчас его почти ничего не отвлекало от размышлений. Он только начал, когда дверь в гостиную тихо приоткрылась и в образовавшуюся щель заглянул Браун, привлеченный стуком отставленного стула. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять — капитан начал ходить по комнате, значит он еще долго не собирается ложиться. Браун был сообразительным от природы и еще более развил это качество в общении с Хорнблауэром. Он тихонько притворил дверь и выждал добрых десять минут прежде, чем открыть ее снова. За эти десять минут Хорнблауэр полностью погрузился в ритм своей прогулки, а его мысли текли стремительным потоком, остановить который было уже нелегко. Теперь Браун мог просочиться в комнату, не опасаясь, что потревожит хозяина — действительно, трудно было сказать, заметил ли Хорнблауэр вошедшего или нет. Браун осторожно прокрался мимо Хорнблауэра, шагавшего по комнате, достиг подсвечника, стоявшего на каминной полке и снял нагар со свечей — свечи начали оплывать