Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— Если верить твоим словам, ты разбираешься в травах, которые требуются для аптеки твоего батюшки, — произнес он. — Ты слишком хитроумна для красавицы девчушки… Извини, — тут же поправился он, — для взрослой девушки.

Ага, вот он и проговорился! Значит, он счел меня красивой!

— А ты сам почему здесь? — спросила я, отыскивая новую тему для беседы.

— Просто на прогулке. Приехал навестить родных из Флоренции. Я начал вести там юридическую практику. Я нотариус.

Восхищению моему не было предела: гильдия нотариусов была наипервейшей, а сама профессия — весьма благородной. Я тут же смекнула, что Пьеро да Винчи — человек зажиточный и писаный красавчик к тому же.

— Мне все-таки пора домой, — сказала я.

— Но ты, наверное, расстроишь своего батюшку. Ты ведь ничего не набрала.

Я сконфузилась, вспыхнула и густо покраснела.

— Насобираю по пути домой.

— Ты разрешишь проводить тебя?

— Почему бы и нет?

Я повела Пьеро на луг, где рос дягиль, и начала срывать стебель за стеблем, чувствуя на себе его внимание. Неожиданно я поймала себя на том, что греюсь под этим теплым взглядом так непринужденно, словно иначе и быть не могло. Я и впрямь ощущала себя красавицей, зная, что солнце отбрасывает блики на мои черные шелковистые волосы, а ветерок треплет юбки, прижимая их к ногам и обрисовывая бедра.

— У тебя не по возрасту длинные ноги, — заметил Пьеро, словно читая мои мысли.

«Как настоящий бог», — подумала я, пряча лицо, чтобы он не заметил моего смущенного румянца.

— Как у жеребеночка, — продолжал Пьеро.

— Не надо рассуждать ни о моих ногах, — строго перебила я его, но получилось не очень убедительно, — ни о других частях тела.

— Почему?

— Это неприлично.

— Можно мне высказаться о твоих прекрасных темных волосах?

— Ну, наверное.

— А о прелестных ручках?

— Ручки у меня совсем не прелестные.

Я поглядела на них — под ногти забилась сажа, поскольку утром мне пришлось вытаскивать из закопченного очага двугорлый кувшин, а в кожу въелись застарелые зеленые пятна от мази, которую я изготовляла накануне.

— Дозволь мне самому решать, — не согласился Пьеро.

Он подошел ко мне вплотную и взял меня за обе руки прежде, чем я успела воспротивиться. Я думала, что умру со стыда на месте.

— Подумаешь, немножко запачканные… — Я попыталась вырваться, но Пьеро крепко держал меня. — Зато пальцы длинные, красивой формы, как и ноги.

— Пусти! — вскрикнула я, хотя сама так и таяла от его поддразниваний.

— А кожа — в тех местах, где нет зелени и черноты, — усмехнулся он собственной шутке, — нежная, молочно-белая. Словно для поцелуя.

Не успела я опомниться, как Пьеро нагнулся и приложил теплые губы к моей руке, замерев, кажется, на целую вечность. Между моих ног что-то сладостно сжалось, и я в испуге выдернула руку.

— Я иду домой! — крикнула я ему, уже направляясь к речной тропинке.

— Я пройдусь вместе с тобой, — не отставал Пьеро.

— Нет! — выпалила я.

Пьеро так и застыл на месте.

— Не обидел ли я тебя чем-нибудь, Катерина? Я вовсе этого не хотел…

— Ты не обидел меня. Дело в том, что… — я понизила голос, словно нас могли подслушать, — там на реке женщины, плетут корзины.

— Ты против, чтобы они нас увидели вдвоем? — позабавило его мое объяснение.

— Меня одну, без взрослых? Конечно против! В деревне и так сплетен предостаточно.

— Тут ты совершенно права. Что же ты предлагаешь?

— Ты о чем?

— Как же нам пройти к дому так, чтобы не подстрекнуть этих сплетельщиц?

Я прониклась еще большей симпатией к Пьеро. Он не только был красив и любезен — он обладал умом и у меня на глазах выдумал чудесное новое словечко.

— Я знаю другую дорогу, — объявила я, — но идти придется через болото и кое-где — через острые камни. Я покажу ее тебе, только если ты не дашь воли рукам.

— Это обязательно?

— Да. И перестанешь… — Я запнулась.

— Рассуждать о твоих частях тела?

— Вот именно.

— Показывай дорогу.

В тот день Пьеро, как истинный аристократ, сдержал свое слово. Он следовал за мной по пятам, и мы почти всю дорогу молчали. Лишь однажды, когда моя нога увязла в топком месте, Пьеро ухватил меня за руку, но, стоило мне встать на твердую землю, снова ее выпустил. Когда вдали показалась деревня, мы оба замедлили шаг.

— Нам надо снова увидеться, — сказал Пьеро.

Его голос срывался от волнения.

— Увидимся, — заверила я и сама поддразнила его, — в церкви.

— Катерина!

— Я снова приду за травами.

— Когда?

— У меня есть и дела по дому, Пьеро.

— Когда же?

— Завтра. — Я глядела себе под ноги. — Рано утром. Я скажу папеньке, что надо нарвать мальвы, пока не высохла роса.

— В каком месте?

— На том лугу, где ты сказал, что у меня ноги как у жеребеночка.

— Где я поцеловал тебе руку. — Он снова схватил меня за руку, но на этот раз прижал расправленной ладошкой к своей груди и попросил:

— Принеси мне лекарство от сердечной муки.

С этими словами мы расстались, чтобы не попадаться никому на глаза вдвоем.

Я вернулась в аптеку совершенно смятенной и не могла ответить ничего вразумительного на папенькины вопросы, отчего мои башмаки так перепачканы и почему я не набрала ни вербены, ни вайды. Я поднялась в свою спальню и без сил повалилась на постель.

«Что же случилось? — пыталась разобраться я в себе. — Я беседовала с молодым человеком. Он заигрывал со мной. Поцеловал мне руку. Мы уговорились о свидании… Тайном свидании».

Я решила, что отложу эти размышления до завтра. Затем я поспешила на верхний этаж, чтобы проверить атенор — в него и вправду пора было подбросить дров. Я чрезвычайно усердно вымела пол в лаборатории, а потом перешла в библиотеку и раскрыла тот отрывок в Каббале, перевод которого давался мне с трудом. Я мысленно сосредоточилась на тексте и вскоре с головой ушла в него.

Но той же ночью мне приснился прекрасный всадник, явившийся мне на дороге прямо из облаков, — молодой бог со светло-карими очами.

С тех пор едва ли не каждый день я находила предлоги улизнуть из дома от папеньки и встретиться с Пьеро. Мы искали уединения под лесной сенью, где-нибудь в пещере или на краю поля. Пьеро приносил с собой одеяло, и я вела его к своему заветному водопаду, где росли мирт и душистый кервель. Там мы стягивали башмаки и садились на берегу, болтая ногами в прохладных водяных струях. Мы непринужденно беседовали и смеялись над всем подряд. Моя стеснительность улетучилась так же быстро, как утренняя роса под жаркими лучами солнца, и вскоре из прилежного нескладного подростка — не то Катерины, не то Катона — я превратилась в настоящую девушку, какой объявила себя еще на первом нашем свидании.