Глубина - Алма Катсу

Ей интересно, что бы сказали эти мужчины, узнай они, что считаные дни назад она сама была пациенткой. Может, это их подбодрило бы, но она боится, что нет. Боится, что ее осудят, что станут ее страшиться, как персонал в Морнингейте.

Она близка к тому, чтобы рассказать об этом мужчине с большими печальными глазами. Он лежит на койке, уставившись в потолок. Он не так молод, как многие пехотинцы, ему, наверное, слегка за тридцать. Он потирает бедро чуть выше того места, где теперь кончается его нога.

– Как я буду работать, когда вернусь домой? Я не могу стать моей Мэйзи обузой, – говорит он.

Энни знает, что ее работа – заменять его жену.

– Это ее волнует меньше всего, – отвечает Энни, взбивая ему подушку. – Она будет благодарна, что вы живы и вернулись к ней. Вот увидите.

Мужчина нервно разминает ногу.

– Вы не знаете мою Мэйзи.

– Но я ведь женщина, верно? И я знаю, что женщина чувствует, и говорю вам: ваша жена хочет, только чтобы вы вернулись домой.

В груди просыпается знакомая глухая боль. Энни хочется, чтобы на всем белом свете нашелся кто-то, испытывающий такие чувства к ней.

После четырех часов, проведенных в палате, Энни не скажет наверняка, что не последовала бы за тем нетерпеливым молодым солдатом вниз по трапу, будь у нее такая возможность. Она находит стул в углу и садится спиной к толпе, прижимая ко лбу стакан с водой. Ноги пульсируют, мир кружится.

Она как раз собирается встать на ноги – уверенная, что вскрикнет от боли, – как вдруг к ней подбегает Хейзел.

– Давай скорее, ты нужна, – дергает она Энни за рукав.

Энни видит, что дело плохо, еще на входе. Волнение посреди моря кроватей. Мужчина корчится и кричит, отбиваясь от санитара, который пытается его удержать. Даже с другого конца палаты Энни замечает повсюду кровь. Алое море. На мгновение она отшатывается, чувствуя тошноту.

– Помоги Джеральду, – слегка подталкивает ее Хейзел. – Я найду врача.

Лишь у его постели Энни понимает, что стряслось: мужчина пытался покончить с собой. Он сорвал повязку со свежей ампутации, распорол швы. И, кажется, перерезал горло неровной линией, хотя Энни не очень понимает, как он умудрился. Она смотрит на него, слишком ошеломленная, чтобы реагировать. Джеральд, санитар, пропитанный кровью этого человека, прижимает его к матрасу, но больше ничего не может сделать. Он бросает на Энни через плечо взгляд выпученных глаз.

– Ну и? Пробуй остановить кровь. Бегом!

Потеря крови серьезная: мужчина под весом Джеральда уже постепенно теряет сознание.

Кровь проступает сквозь повязки, краснеет, чернеет по краям. Энни не знает, что делать. Мечется и через миг вдруг замечает на полу чулки пациента. И начинает двигаться почти без раздумий: подхватывает один и затягивает вокруг бедра пациента, словно жгут – так туго, как только может. Второй – на шею, но так, чтобы не перекрыть дыхание. Энни разрывает простыню на полосы и обматывает ими его горло, словно мумию. Вот и все, что она успевает, прежде чем мужчина обмякает, и Джеральд наконец бросается к шкафу за нормальным жгутом и бинтами. Энни склоняется над лежащим без сознания мужчиной, продолжая удерживать жгуты, пока не вернется Джеральд.

И только теперь она понимает, что узнает лицо этого пациента. Она разговаривала с ним совсем недавно. Тот самый, с печальными глазами. Его жену зовут Мэйзи. До войны он был кровельщиком. И как теперь сможет работать с одной-то ногой? Так по лестницам не покарабкаешься. Что ему делать? Он сказал, что уже слишком стар для поисков новой профессии.

Хейзел возвращается с доктором. Они оба на миллисекунду искоса смотрят на Энни в окровавленной одежде – и бросаются к пациенту. Доктор выкрикивает приказы Хейзел и санитару; вокруг словно крушение поезда. Энни выползла из-под обломков; ее момент ушел, и она способна лишь оцепенело отойти в сторонку. Это все ее вина. Что-то упустила, когда говорила с ним? Энни не может не чувствовать, что должна была догадаться о его задумке лишить себя жизни. Должна была ощутить, как желание жить ускользает от него, словно нечто телесное, как перемена давления воздуха.

Каким-то чудом в коридоре Энни, безумно покачивающуюся, находит Вайолет Джессоп.

– Нельзя вот так стоять на виду вся в крови, – заявляет она так же бодро и деловито, как на «Титанике», как будто все это время они так и трудились бок о бок, а не расставались.

Вайолет берет ее под руку, и Энни, слабая и подавленная, почти не сопротивляется. После ряда проб и ошибок – Энни никак не может вспомнить дорогу к себе, несмотря на то что план палубы здесь точно такой же, как на «Титанике», – они находят нужную каюту. Вайолет устраивается на койке, пока Энни оттирает руки и лицо и переодевается обратно в сброшенное платье.

– Мне так жаль, что это случилось с тобой, и так скоро, – произносит Вайолет, встряхивая густые волосы Энни, словно может разом стряхнуть и тяжесть этого дня.

Она берет щетку, принимается расчесывать Энни. Та сидит на табуретке, будто школьница. Онемевшая.

– Хотела бы я сказать, что так случается не всегда, но вообще-то тут бывает нелегко. По словам врачей, они еще не видели ранений хуже. Это душераздирающе – то, что творится с этими беднягами.

– Я говорила с ним час назад.

– Не вини себя. – Вайолет начинает закалывать густые пряди наверх. – Если кто и виноват, так это сестра Меррик. Нельзя было так давить на тебя в первый же день. Давай-ка раздобудем тебе покушать… ты вообще сегодня что-нибудь ела? А потом в постель и спать.

После ужина Вайолет уходит: начинается ее смена, по-это-му Энни отправляется побродить, подышать свежим воздухом, прежде чем лечь спать. Она смотрит на воду, как та непрестанно поднимается и опускается. Энни подставляет лицо ветру и вспоминает, каково это – быть в море. Все время двигаться вперед, к чему-то невидимому – снова к берегу или всего лишь к представлению о нем.

– И кого же я вижу! Ну что, расскажи, как первый день? – рядом с ней у перил вдруг оказывается Чарли Эппинг с самокруткой в зубах. Ветер приносит дым Энни в лицо.

– Все немного… чересчур. – Ей трудно смотреть ему в глаза.

– Поначалу всегда тяжело. Все наладится. – Чарли снова затягивается. – Ты крепкая девчонка, выживешь. Откуда мне знать? Потому что ты выбралась с «Титаника». Не расскажешь, как все было? Вайолет не любит распространяться.

– А не испугаешься?

Над их головами пролетает струйка дыма.

– Не-а. Считаю, раз там кто-то выжил, значит, случись что с этим стариной, мы тоже выкарабкаемся.

Что она помнит о своем пребывании на «Титанике»? Нужно лишь закрыть глаза – и все возвращается. Коридоры, суета, шум. Страхи, шепотки, секреты. Скрытое желание. Удары волн о борта, так далеко внизу, что их пена казалась игрой света, а не смертельным холодом, которым была на самом деле. Падение. Крики. Темнота ночи и маленькие спасательные ракеты, тщетно подпрыгивавшие, пока одна за другой не погасли.