Богиня маленьких побед - Янник Гранек

– Что-то наподобие кирпичика?

Чашечка вновь отправилась в путь и сделала три полных оборота.

– Если угодно.

– Я научу вас первой теореме, Адель. В любви один плюс один равно двум. А два минус один равно нулю[10].

– Это не теорема, а лишь предположение, которое еще ни разу не было доказано.

– И что же вы делаете с такими бездоказательными предположениями? Выбрасываете на свалку гипотез?

Он мне даже не улыбнулся. Здесь я покончила со всякими тонкостями и перешла к следующему этапу, разогреву: провокация всегда сближает с собеседником.

– Я с вами не согласна. Любовь очень предсказуема в своих повторениях. Мы каждый раз переживаем логическую последовательность: желание, наслаждение, страдание, конец любви, отвращение и так далее. Слишком запутанным или личным все кажется только внешне.

Я специально сделала ударение на словах «наслаждение» и «страдание».

– Адель, сами того не подозревая, вы являетесь позитивисткой. Это ужасно.

Он выдавил из себя тонкий, мышиный писк. Неужели этот человек не умеет смеяться?

– Вы собираетесь стать профессором, господин Гёдель?

– Разумеется. Через несколько лет, скорее всего, я стану приват-доцентом[11].

– Бедные студенты!

Позитивистка. Еще бы большевичкой меня назвал! Я решила немного встряхнуть этот самоуверенный мешок. Этап номер три, закалка: ушат холодной воды на голову собеседника.

Я быстро встала и ушла.

Долго наслаждаться этой маленькой победой мне не пришлось. Стук моих каблучков растворился в грохоте фиакров на Михаэлерплац. Я шагала среди куч лошадиного навоза. И ругала на чем свет стоит и коней, и людей. Потом прокляла себя. Конечно же мне удалось запасть в его голубые глаза. Но я прочла в них не восхищение, а лишь смятение. Ощущение было такое, что я примерила на себя слишком красивое платье, не имея никакой возможности его купить. И горько об этом уже сожалела.

Отсутствием цербера в приемном покое Энн воспользовалась, чтобы просмотреть книгу посещений. В последние две недели мадам Гёдель навещали нечасто и лишь женщины, которых, судя по именам, отнюдь нельзя было причислить к числу молодых.

Она положила книгу точно на то же место и заняла стратегический наблюдательный пункт в кресле. Но поторопилась – было еще слишком рано. Энн привычно набралась терпения. Этой осенью она сможет пополнить свой список идиотских заданий, который пока выглядел так: пытаться найти конец скотча; стоять в очереди в банке; встать не в ту кассу в супермаркете или прозевать нужный поворот на дороге. Теперь еще прибавится ждать Адель. Сумма опозданий других людей и небольших отрезков времени, потраченного понапрасну, в итоге дает загубленную жизнь.

С противоположного конца коридора к ней бросилась Глэдис. Демонстрируя удивительную для своего возраста проворность, она бесцеремонно изучила содержание сумки, но была разочарована: на этот раз посетительница ничего с собой не принесла.

«Вы сегодня просто очаровательны, Глэдис». Стоявшая перед Энн миниатюра из розовой ангорской шерсти выпустила неправдоподобные коготки: тошнотворный запах лака, нашатырного спирта и совершенно дикий цвет.

«Распускаться нельзя. Вы же знаете, что такое… мужчины». Энн прижала к себе сумку. Ей ничего не хотелось знать. В голове непроизвольно вспыхнул образ старых, сморщенных тел, прижимающихся друг к другу, и дряблого мужского достоинства в пальцах, покрытых пергаментной кожей. Молодая женщина его тут же отогнала.

– Здесь, в пансионате для пожилых, мужчин осталось совсем не много. Всего один на шестерых. Я могла бы вам столько всего рассказать…

– Не стоит.

Глэдис не стала скрывать разочарования: ни сладостей пожевать, ни посплетничать. Сжалившись над ней, Энн вновь завела разговор:

– А Адель?

– Она даже не требует парикмахера. По правде говоря, у нее проблемы с волосами, они у нее лезут клочьями. А у вас красивая шевелюра. Это ваш натуральный цвет?

– У нее депрессия?

Пожилая дама похлопала Энн по руке:

– Адель в фойе. Идите на звук музыки! А я с вами прощаюсь, маленькая моя. У меня свидание.

«Зимний сад» Энн нашла без труда, следуя за обрывками задорной мелодии, исполняемой на расстроенном пианино. Стены были увешаны уродливыми, кричащими картинами. Восседая в кресле-качалке, Адель отбивала ногой такт. Увидев молодую женщину, она приложила к губам палец. На ней были все тот же чепчик, плотный шерстяной жакет, дни славы которого пришлись на прошлый век, и стоптанные мягкие домашние туфли. Энн села на ближайший к ней стул: розовый, как женщина, которой вскоре предстоит стать матерью, – охватывающий всю гамму пастельных тонов.

Пианист, по здешним меркам совсем еще юнец, извлек из инструмента последний аккорд и повернулся. Рот этого человека был обезображен шрамом, превращавшим его в заячью губу. Перед тем как уйти, он поцеловал Адель в щечку.

– Джек – сын старшей медсестры. Он страдает психическим расстройством, но при этом очарователен и мил.

– А что он играл? Я уже где-то слышала эту мелодию.

– Я счастливая вдова человека, который боготворил Оффенбаха.

Энн напряглась и заерзала на стуле.

– Юмор – одно из условий выживания, мадемуазель. Особенно здесь.

– В печали каждый распоряжается собой, как может.

– Боль – это вам не торговля! Утопающий не думает о том, как собой распорядиться. У него в голове одна мысль – выплыть на поверхность.

– Или утонуть.

– А вы, похоже, знаток в подобных делах. Что вы так насторожены? Расслабьтесь!

Энн ничто и никогда так не напрягало, как предложение расслабиться. Для вдовы Адель пребывала в слишком хорошей форме, и молодой женщине никак не удавалось ее понять. Она никогда не обладала особыми талантами в таком деле, как постижение человеческих душ, к тому же пожилая дама не вписывалась ни в одну из схем, выработанных ее методичным умом. Энн с удовольствием укрылась бы за привычной сдержанностью, но для этого у нее не было ни времени, ни способностей держать тактические паузы.

– Вы не хотели со мной говорить? Решили заставить меня подождать в холле?

– Хотите устроить мне сцену?

– Не могу себе такого позволить.

– Жаль. Пожалуйста, отвезите меня обратно в комнату.