Предатель. В горе и радости - Арина Арская

лучше поговорим о красивых и страшных покойниках, Лилия? М?

— Пошли прочь, — цежу я сквозь зубы.

— Да вот разбежался, — он копирует мои интонации, — я, как жирная акула, почуяла кровь. И мне Славик все мозги выжрал, какой у его сына замечательный брак. Такая любовь-морковь, да вот только нихрена я этого сегодня не увидел, Лиля. Ты хотела мужа в могилу столкнуть…

— Да что вы ко мне пристали…

— А твой муженек, — Пастухов скалится в улыбке, и его пухлые щеки приподнимаются в жутких складках, — утащил бы тебя с собой, но этого не случилось, увы. Только обычные похороны. Ничего нового и интересного. Только одни похороны на моем веку запомнились. Похороны моего брата.

— Мне неинтересно.

— На похороны моего брата заявилась его любовница, — Пастух вздыхает. — При живой-то жене. О, — поглаживает себя по колену, — столько криков, визгов, слез… Кстати, его жена теперь моя жена.

— Чего?

— Я женился на жене моего брата, — Пастух пожимает плечами. — Вот такой я бессовестный, да, — вздыхает. — В общем, уловил я в этих похоронах что-то знакомое… флер семейной драмы, а я обожаю драмы, — вновь смотрит на меня. — И у меня на них нюх, как у охотничьей собаки.

— Так вы жирная акула или охотничья собака? — поскрипываю зубами.

— Гибрид, — серьезно отвечает Пастухов. — Когда надо акула, когда собака, иногда ленивый хомяк.

— Я ухожу, — встаю и шагаю прочь из беседки.

Иду по дорожке из мелкого гравия, в котором застревают каблуки, а затем останавливаюсь. У дома свекров паркуется такси, а из него выплывает фигуристая брюнетка в черном платье. Кажется, это Вера.

— Вот оно что, — у меня руки дрожат. — Он все-таки тебя вызвонил…

— Прелестно, — отзывается рядом Пастухов и прячет руки в карманы брюк. — У нас тут все-таки драма, — косит на меня взгляд, — пойдешь патлы выдергивать этой сучке? А лучше сразу бей по сиськам, Лилия. Без предупреждения.

Перевожу на него разъяренный и отчаянный взгляд.

— Разбавь этот унылый и тоскливый день смерти громким скандалом жизни, — Юра подмигивает мне и вальяжно плывет по дорожке среди кустов к дому. — Сисястые любовницы и обманутые жены — это про жизнь, — оглядывается, — пойду сыграю черную печаль.

Глава 9. Что ты тут делаешь?

— Гордей…

Смерть не бывает красивой.

Вот и отец мой умер некрасиво, пусть со стороны выглядело, что он просто упал. Нет. Не просто упал.

У него закатились глаза, выступили вены на шее, и он издал какой-то клокочущий звук, что родился в его слабой груди. После он посмотрел на меня в последний раз, схватил за рукав пиджака и в последний раз вздрогнул в конвульсии.

Мой отец, который в детстве для меня был сильным великаном, взял и умер.

— Гордей…

Выпускаю дым из ноздрей. И как странно было видеть его в гробу со сложенными руками на груди.

— Гордей…

Кто-то поглаживает меня по спине, заглядывает в лицо, и я только через некоторое время понимаю, что это Вера.

— Что ты тут делаешь?

— Я понимаю, что не должна была… но я хотела побыть рядом…

— Я тебя не приглашал, Вер, — стряхиваю пепел в пепельницу.

— Да но… Как я могла не прийти? Я приехала, поздоровалась, домработница твоих родителей сказала, что ты тут и что тебе пепельницу меняла в библиотеке. И заплакала.

— Блять, как же вы меня все заебали…

Затягиваюсь сигаретой медленно и глубоко в желании того, чтобы дым въелся в мои легкие черной копотью, отравил и лишил способности дышать.

Возвращаюсь мыслями к рукам отца, которые будто высохли после холодильника в морге. Пальцы узловатые, а под ногтями расползлась у лунок расползлась синюшность.

Мой отец мертв.

И он больше мне не позвонит, никаких встреч и разговоров. Его нет.

Был человек и за несколько секунд его не стало. Конечно, я знал, что люди умирают, но был совершенно не готов к тому, что мой папа тоже смертный человек.

Его очень любила Ляля.

Ляля.

Папа называл ее Цветочком.

Она права, мы бы могли все это пережить вместе, но “вместе” перестало существовать в тот момент, когда она все узнала.

И искать поддержки в женщине, которая с тобой все равно разведется, бессмысленно. С утра на кухне она за руку подержит, обнимет, а вечером вернется к женской обиде, которой я сейчас не могу ответить.

Я не в силах удовлетворить ее злость, а ее любовь и привязанность ко мне отравлена обманом, который не позволит ей дать мне то, в чем я сейчас нуждаюсь. Безоговорочно быть рядом до того момента, когда появиться или не появиться желание поговорить. Сейчас я не чувствую ничего кроме глухого раздражения и бессилия.

— Милый, — воркует Вера, — как ты?

Она еще тут.

Видимо, женщинам не понять, что мужчин в момент смерти отцов, надо оставить в покое. Одна требует разговоров и скандала, вторая решила, что сейчас лучшее время показать свое неравнодушие.

— Гордей… Я рядом…

А я просто хочу покурить один в библиотеке среди молчаливых книг, которым все равно на мертвых и живых.

Дверь распахивается и на пороге появляется бледная Ляля. Ну, это было ожидаемо, если честно.

— Это уже наглость, — усмехается она.

Тут не поспоришь, и какая удачная причина разразиться в криках и слезах.

— Я пришла высказать свои соболезнования, — Вера встает. — Такая трагедия…

— Тебя тут не должно быть, — зло отвечает Ляля. — Как у тебя совести хватило…

— Уходи, Ляль, — вдыхаю я и тушу окурок в пепельнице. — Я скоро вернусь.

Можно, конечно, рассыпаться в оправданиях, что я не звал Веру, но нахуя, если это ничего не изменит?

Я все равно останусь козлом, уродом, мерзавцем и негодяем, который трахался на стороне.

Сгорел сарай, гори и хата.

— Мне повторить? — сую в зубы новую сигарету.

Щелкаю зажигалкой.

Вера возвращается ко мне на подлокотник и печально вздыхает.

— Я сейчас спущусь, дорогая, — бросаю зажигалку на столик. — И дверь за собой закрой.

Иначе я не могу. Холодные слова сами вылетают, будто я хочу специально усугубить ситуацию.

— Ты должна уйти, — тихо отзывается Ляля, — это неуважительно к нашей семье, — смотрит на меня с вызовом, — или мне позвать