Яд в моём сердце - Рита Трофимова

Спустя четверть часа терпение Элы иссякло, и она обратилась к Вадиму как можно строже:

— Ты что, измором взять меня хочешь? Ладно, я готова дать тебе шанс, давай уже, говори, что хотел. Но не думай, что я так запросто поведусь на твои сказочки!

Вадим заметно расслабился и, криво улыбнувшись, легонько ударил кулаком по подлокотнику кресла.

— Эл, не будь такой выдрой! — смеясь, выдал он.

— Чего? Как ты меня назвал? — возмутилась она.

— Выдра, зверушка такая милая, вы с ней очень похожи. — Он сложил на груди «лапки» и, наморщив нос, смешно засопел.

— Ещё одно слово — и ты вылетишь в окно. Так и знала, что тебе нечего сказать, вот ты и заговариваешь мне зубы.

— Всё-всё, беру свои слова обратно. — Вадим откинулся на спинку кресла и снова стал серьёзным. — Знаешь анекдот про честного мента? — загадочно сказал он. — Ну, так это про моего отца. Он мент, неподкупный следак майор. Занимался бандой, контролирующей карманников и домушников, часто на заданиях пропадал, а потом с такой одержимостью рассказывал всё это. А я как кино смотрел. В неблагополучном районе среди местной гопоты эти типы были кумирами, живыми легендами. Мне, десятилетнему пацану, любопытно было, и я прибился к старшим чувакам, смотрел, учился отрабатывать карман. Поначалу они ко мне настороженно отнеслись, но когда Чалый узнал, кто мой отец, стал лично со мной заниматься. Я оказался способным и очень быстро учился. Да, у меня неплохая чуйка и ловкие пальцы. В общем, я начал прогуливать школу и в самый час пик ездить в трамвае с тырщиками. — Вадим подался вперёд и понизил голос: — Наша семья никогда не шиковала, отец не брал взяток, а мама простая школьная училка, зарплата маленькая, да и ту задерживали, а тут лёгкие деньги, романтика, кайф… Но когда отец узнал, что я трусь с «этими хлопцами», всыпал по первое число, в общем, мне пришлось оставить эту шайку. Но потом случилось такое… — Вадим помолчал и отвёл взгляд, на миг на его лице отразилась боль. — В общем, отец ушёл из семьи, ушёл к другой бабе, и мама слегла с сердечным приступом и будто умом тронулась. Для нас наступили тяжёлые времена, мы голодали, а мама с каждым днём таяла на глазах. Я пытался достучаться до отца, хотел поговорить с ним, но его как подменили. Знаешь, каково это каждый вечер видеть голодные глаза сестры, слышать плач несчастной больной матери… В общем, я сам нашёл Чалого и назло отцу пошёл на первое самостоятельное дело. Чалый дал мне денег, сказал, что по понятиям своих в беде не бросают. Мать поверила, что деньги дал отец, что он переживает и все дела, и пошла на поправку, до сих пор думает, что он снабжает нас деньгами и ждёт его возвращения. А я увяз по самые уши.

Вадим тяжело вздохнул и замолчал.

— Надо же, — пробормотала Эла, проникнувшись историей Вадима. Весь рассказ она сидела неподвижно, как натянутая струна. — А мою маму не проведёшь, видит меня насквозь, я только подумаю, а она уже знает…

— Моя мама особенная, она очень ранимая и чувствительная, даже будущее умеет предсказывать. Я боялся, что она и меня рассекретит, но нет, её как заклинило. Верит в то, во что ей самой хочется верить. Вот и пусть верит, так лучше для всех. — Вадим нахмурил брови и опустил глаза.

Эла потрясённо смотрела в пустоту — в голове рисовались яркие сцены жизни Вадима, а в ушах всё ещё звучал его голос. Прошло несколько минут, прежде чем Эла решилась заговорить.

— Я так ничего и не знаю, сколько тебе лет, где учишься? — взволнованно спросила она.

— Мне почти восемнадцать, я рано в школу пошёл и закончил почти на отлично. Учусь в универе на первом курсе филологического, только на сессию не вышел, пропуски, долги, — пожал плечами Вадим. — Не до учёбы, в общем.

— А говорил, что в театральный хочешь поступить, — подозрительно прищурилась Эла, на миг усомнившись в правдивости его слов.

— А, это. Ну это мечта, — сверкнул он улыбкой. — Может, на будущий год.

— Вадим, — прошептала Эла, придвинувшись чуть ближе. — Ты… должен оставить это постыдное занятие. Ты должен пойти учиться. Я верю, ты сможешь начать новую честную жизнь! У тебя всё получится!

— Но я не могу так сразу бросить, я отрабатываю долг Чалому. — Вадим осторожно коснулся её ладони и накрыл своей. — Но когда-нибудь я обязательно буду свободен и…

Элу терзали сомнения, душа беспокойно металась в поисках выхода, но ему отчаянно хотелось верить.

Оставив Вадима, Эла решительно поднялась и скрылась за дверью родительской спальни. Там в шкатулке с драгоценностями она отыскала бриллиантовую брошь, зажала в руке и вернулась в зал.

— Вадим, подойди сюда, пожалуйста, — позвала она парня к окну, и он не заставил ждать себя долго. Уже через пару секунд стоял рядом с ней.

Стоило Эле поднести брошь к солнечному свету, как серебристые кристаллики рассыпались радужными искрами на ладони, переливаясь и отбрасывая на занавеску яркие блики.

— Вот возьми! — взволнованно, но твёрдо сказала она. — Сколько ты должен Чалому? Тут должно хватить на всё: и с долгом расплатиться, и лекарства купить. Ты не думай, мама не вспоминает о ней и вряд ли хватится, а я такое точно носить не буду.

Вадим озадаченно смотрел на брошь, потом, невесело усмехнувшись, поднял глаза на Элу и покачал головой.

— Нет, я не могу это взять. Это… неправильно!

— Во благо! Ты используешь эту брошь во благо семьи! Поверь, это лучшее решение. Тебе она нужнее, пожалуйста, возьми! А если мама обнаружит пропажу, я что-нибудь придумаю.

Эла изнывала от нетерпения. Казалось, время зависло в пространстве, минуты тянулись одна за другой, а Вадим упрямо молчал и не двигался. Эла порывисто выдохнула, схватила его ладонь и вложила брошь.

Он сжал драгоценность в кулаке и закрыл глаза.

— Я вижу красивую девушку, и вы с ней очень похожи, — задумчиво произнёс он, — у неё такие же огромные тёмно-синие глаза, как море во время разлива, чистая, гладкая кожа и очень красивая улыбка. Рядом с ней интересный парень, почти мой ровесник. Они гуляют по набережной и так влюблённо смотрят друг на друга. Бегают дети, мороженое продают в будках, играет патефон, всё как в старом кино. Только это не у нас, не в России. Вывески на… немецком. — Он помолчал немного, прочистил горло и тихо продолжил: — Парень был в оккупации, я вижу его в лагере военнопленных, будто на каторге.