Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

и предупредил их, чтобы они не натыкались на солдат.

И вот однажды Эрнест проходил мимо отеля Сассуна и увидел в переулке тощего китайца, служившего там коридорным, который стоял рядом с фортепиано.

– Все выносят вещи из отеля, – сказал он, оправдываясь. – Хотите его купить или нет?

Это был тот же самый инструмент, на котором он играл в «Джаз-баре». Айи бы это понравилось. Возможно, инструмент стал знаком того, что ему следует начать думать об их будущем, поскольку она упомянула о детях. Он с радостью думал о создании семьи, но в то же время боялся становиться отцом в такое опасное время. Но ему был двадцать один год, и он не хотел подводить ее.

– Сколько ты хочешь за него?

Глава 62

Айи

Я вошла в чайхону. Синмэй сидел за столиком в дальнем углу у окна, спиной к саду. На нем были круглые солнцезащитные очки в черной оправе, у его ног лежал черный зонтик. Я знала, что он разгневается. Еще один скандал. Его младшая сестра забеременела от иностранца. Но он был единственным человеком, который мог спасти меня.

Я села на красный плетеный стул напротив него, радуясь, что живот ещё не округлился. Я попросила его о встрече в чайхоне у Винтового моста в знаменитом «Саду Юйюань», поскольку чайные были излюбленным местом для образованных ученых мужей, таких как Синмэй. Они приходили сюда посплетничать и пожаловаться на войну, так как слишком боялись носить оружие. В детстве я часто посещала чайхону «Сада Юйюань» – там подавали мои любимые многослойные цветные пирожные, и мне нравились камни причудливой формы, золотые рыбки в ручьях и архитектура зданий.

– Добрый день, старший брат, – произнесла я.

В этот час в чайхане было немноголюдно, лишь несколько посетителей сидели за квадратными темно-красными столиками, над которыми с потолочных балок свисали фонари в рамах. Старик в длинном халате пересчитывал арахис в блюдце, в углу на двухструнном инструменте играл музыкант, а трое молодых людей в дальнем конце чайханы о чем-то шептались, склонив головы друг к другу.

– Ты не появлялась дома больше трех месяцев, младшая сестра. Ты собираешься возвращаться? – Синмэй снял солнцезащитные очки в черной оправе и положил их рядом с чайным сервизом с синими бабочками.

– Чтобы ты снова запер меня в комнате? – Я рушила свои шансы, но при этом не могла так легко простить его.

Старик считал:

– Один… Два… Три…

– Лунцзин или Би Ло Чунь? – спросил Синмэй своим обычным басом, но к моему удивлению, в его тоне не было злобы.

Являясь страстным любителем чая, он мог часами рассказывать о различных формах чайных листьев. Лист Лунцзин был похож на язык весенней ласточки, а лист Би Ло Чунь напоминал гладкую ракушку с плодородного берега. Вся эта поэтическая чушь.

– Я не пью чай. Пэйю его любит.

– Эти сорта самые лучшие в нашей стране. Попробуй. – Он потянулся к чайнику и налил чай в чашку передо мной.

Синмэй, как и Ченг, никогда и никому не наливали чай, а уж тем более мне. Я уставилась на него.

– Не смотри так удивленно. Это чай. Последняя чашка в этой чайхоне. У них больше ничего не осталось. Пей, пока можешь. Гонконг пал, ты знаешь? Я получил письмо от Эмили, оно датировано декабрем, после падения Гонконга. Письмо пришло через шесть месяцев. Но она все-таки ответила. Она написала, что японцы арестовали многих американских моряков, британских солдат и их семьи, отвезли их на рынки и обезглавили.

Меня охватила дрожь.

– Как Эмили?

– Ее тоже арестовали, но она показала им наше свидетельство о браке, чтобы доказать, что она жена гражданина Китая. Так что ее отпустили. Помнишь то свидетельство? Это ведь была ее идея. Она хотела спасти наш печатный станок, чтобы он не попал в руки японцев. Она забрала свидетельство с собой в Гонконг, и это спасло ей жизнь. – Он протянул мне письмо.

«Мой дорогой Синмэй, моя любовь, моя родственная душа» – написала она.

– Она любит меня, младшая сестра. Я знаю, что любовь не может превратиться в пепел.

– Она возвращается в Шанхай? – Я вернула ему письмо.

– Она не написала об этом. Она спрашивала о тебе. Сказала, что ты талантливая деловая женщина. Я не должен был тебя бить и закрывать в комнате.

Еще один сюрприз. Синмэй был слишком гордым. Извинение было одной из метафор, отсутствовавших в его поэзии. Когда он вычеркивал мое имя из завещания матери, то ни разу не подумал о моих правах.

Я взяла со стола кружку, не зная, что и подумать о такой перемене.

Он уставился на плавающие чайные листья.

– Я завидую тебе, младшая сестра. Когда-то я был таким же, как ты. Мы с Эмили влюбились друг в друга по уши. Нас не заботило, что думают другие. Твоя невестка не одобряла наши отношения, мои друзья не одобряли их, но они не могли нас остановить. Эмили родилась вольной духом, и я любил ее за это. Мы писали свои стихи в постели, делились поэзией при луне, сочиняли рифмы под солнцем. Мы были влюблены друг в друга. – В его голосе появилась хрипотца. – Если ты действительно хочешь жить с этим пианистом, я не буду тебя останавливать. И я дам тебе свое благословение.

Этого я не ожидала. Волна смеха донеслась от троицы в дальнем конце зала.

– Ты это серьезно?

Он кивнул.

– Возвращайся домой. Хорошая женщина не может жить в гостинице.

Я посмотрела на него.

– У меня будет ребенок, старший брат.

Он поставил чашку на стол.

– Я беспокоился об этом. Возвращайся домой. Тебе нужна твоя семья.

На глаза навернулись слезы облегчения, радости и благодарности.

– Я не знаю, что сказать, но почему?

Синмэй повернулся к окну, просачивающийся сквозь решетчатые окна свет создавал тени, которые омрачали его аристократические черты лица.

– В последние дни я часто задаюсь вопросом: кто я такой? Если я поэт, то почему лечу, как птица, которая не видит неба? Если я мужчина, почему чувствую себя запертым в собственном дворе? Если я муж, почему несчастен со своей женой? – Он наклонился, чтобы поднять чемодан, которого я раньше не заметила. – Я больше не хочу так жить. Я собираюсь найти Эмили. Я верну ее обратно.

– Подожди… А Пэйю знает? Ты ей сказал? У тебя семья. Ты не можешь просто взять и уехать.

– Если я останусь, то никогда себе этого не прощу.

– А что насчет твоего издательского бизнеса?

– Мой издательский бизнес уже давно перестал существовать. Японцы сожгли мои журналы. Они