Не гореть! - Марина Светлая

— Вставай, сонько́, наша станция через полчаса.

Эта станция должна была стать началом той новой жизни, в которой Дэн, конечно, придет встречать ее на платформе. Если бы она ему дозвонилась, а не трусила, как последняя идиотка. Но вместе с тем Оля понимала, что врываться прямо сейчас — это неправильно. Не после женщины, отвечающей на его звонки. Наверное, ей можно, раз она так…

И все же стоя на ступеньках вагона и передавая вниз пану Мыколе свои пожитки — сумку за сумкой — да щурясь от утреннего солнышка, которое теперь уже начинало совсем не по-апрельски пригревать, Оля все равно улыбалась.

— И куда ты сейчас? — спросил ее неожиданный дорожный товарищ, когда она спустилась к нему на плитку перрона.

— Гостиницу какую-нибудь найду, вещи заброшу. И в часть спасательную. Может, вакансия есть.

— До пожарки неблизко топать. Такси возьми. А то со мной поехали, а? У меня турбаза прямо возле них.

— Не! Справлюсь!

— Ну как скажешь, ребенок. Если чего надо, спросишь про Мыколу Бачея, мы с моей Мирославой всегда поможем. Где найти запомнила?

Разумеется, она запомнила.

Главное, что она запомнила, — турбаза возле части. Возле Дэна. И несмотря на чертову бессонную ночь, и несмотря на собственные вконец измочаленные нервы, Оля, едва оказавшись в гостишке и выгрузив чемодан, отправилась в душ. Напряжение, овладевшее ею, не отпускало ни на минуту. Ни струи теплой воды, стекающей по коже, не помогали, ни собственная мантра: еще немного, и все наладится.

Есть ли чему налаживаться?

Может быть, она сочинила себе все точно так же, как в тринадцать лет, когда решила, что Дэн — тот самый мерзавец, который бросил Диану, когда был нужен ей. Если подумать… если просто подумать! Она ведь совсем почти не помнила времени, когда не знала Басаргина. Иногда ей казалось, что он был всегда.

В детстве — себе-то признаться, в конце концов, можно — он был парнем, о котором она грезила, представляя себе то, что только может представлять себе девочка-подросток в пубертатный период.

Когда ложилась спать, и никто не мог заглянуть в ее мысли. Тогда она еще ни разу не целовалась. Собственно, она до совершеннолетия не целовалось. И это — самое смелое, что Оля отваживалась воображать себе, но чувство стыда за подобные фантазии преследовали днем, когда она вновь вспоминала, что юноша с Арсенальной — Дианкин. Но все же ее первые, не настоящие, придуманные поцелуи — принадлежали ему.

Ничего не начиналось… Для нее все началось слишком давно. В ту пору, когда он еще не знал, что она есть на свете.

Как доказать? После всех собственных «нет» — как это доказать, да и нужно ли доказывать?

Приведя в чистоту тело, но отнюдь не успокоив собственные нервы, Оля переоделась и около одиннадцати утра отправилась в пожарную часть, по совету пана Мыколы вызвав такси. Примерно понимая, что заблудиться здесь попросту негде, она все же не стала рисковать. О том, что они подъезжают, Олька догадалась по каланче, возвышающейся над крышами. Улыбнулась и подумала о том, что все, в конце концов, повторяется. Неважно где и почему. Встретить сегодня здесь Дэна ей не грозило. Если вчера днем он спал, значит, только отработал и сейчас на законном выходном. А ей… ей нужно было подготовиться к их встрече. И отыскать все же слова, если только слова хоть что-нибудь решают для таких, как они.

Нужный кабинет Оля нашла без особенного труда. Парни, убирающие во дворе, подсказали. Смешные, веселые, они проводили ее взглядами до самого входа в здание части, и наверняка кто-нибудь из них вызвался бы отвести ее прямо к подполковнику Лысаку, если бы не маячивший здесь же начальник караула, бдящий дисциплину.

Приемной не было.

Лишь одна-единственная дверь с табличкой.

В нее Оля и сунулась, легко выдохнув и нацепив на лицо вежливую улыбку.

— Добрый день! Григорий Филиппович?

— А он добрый? — полюбопытствовал хозяин кабинета, вскинув на нее глаза, в которых тут же отразилось удивление. — Вас каким ветром к нам задуло?

— Работу ищу! — бодро взяла быка за рога Надёжкина, решив, что напор — самое то, что нужно.

На что у Григория Филипповича едва не отвалилась челюсть, но он вовремя успел удержать ее на месте.

— Какую? — осторожно спросил он.

— Спасателя! — еще более жизнерадостно ответила ему Олька.

Лысак крякнул и потянулся к чашке, стоявшей на столе под рукой. Сделал несколько глотков, не сводя с посетительницы взгляда, и уточнил:

— Кого-кого?

— Спасателя, — повторила она и улыбнулась еще шире. — Квалифицированного пожарного-спасателя. У меня уже летом диплом будет. И по закону — звание младшего лейтенанта положено.

— И откуда шустрая такая?

— Из Киева.

— О как! И что ж в столице не сидится?

— А я по семейным обстоятельствам переехала. Так вышло. Но у меня опыт работы имеется, вы не думайте, Григорий Филиппович.

— Да уж я лучше подумаю! — авторитетно заявил Лысак. — И вакансий у меня нет. Так что придется поискать в другом месте.

— Если вас не устраивает моя гендерная принадлежность как для спасателя, то я могу диспетчером, — тут же переобулась Оля, вовремя сориентировавшись, что лучше с таким авторитетом не препираться — себе дороже, а в часть ей нужно. — Я пять лет в этой должности, работу знаю. Все умею. Закончу университет, получу аттестацию.

— Для столичных вакансий у меня нет!

Вот тут пришла пора Ольге Борисовне Надёжкиной опешить. И растеряться — чего уж там. Несколько секунд она открывала и закрывала рот, глядя на подполковника Лысака. А потом не выдержала и спросила тихим-тихим голосом:

— Почему это для столичных?

— Потому что один у меня уже есть, — пояснил Григорий Филиппович. — И все бы ничего, да всех баб взбаламутил. А у меня часть, а не бордель! Ясно?

Оля сглотнула. Ледяные иголки пробежали по пояснице. Но, заставляя себя не подать виду, она с легкой улыбкой лукаво произнесла:

— Ясно. Но я не собираюсь баламутить ваших баб, товарищ подполковник.

— Ну ты мне тут того… — напустил строгости Лысак. — 95-й квартал не устраивай… Не до шуток мне. Нет у меня свободных мест, и не предвидится.

— А для этого… который бордель устроил — было?

— И ты туда же?

— Куда? — не поняла Олька, судорожно придумывая аргументы, почему Лысак должен согласиться. А в голове почему-то, едва прозвучал намек на Дэна, стало плотно и полно настолько, что ничего другого, кроме него, уже не втискивалось.

— Туда! Уйди с глаз моих, — ворчливо, но добродушно пробухтел Григорий Филиппович, — и чтобы я тебя у части близко не видел!

— И уборщицей не возьмете?