Стакан молока, пожалуйста - Хербьерг Вассму

Женщина в белом халате взяла ее руку и сделала ей укол. Последнее, что Дорте слышала, был крик, он все еще не умолк.

Когда Дорте пришла в себя, горло болело как от ожога. Она хотела попросить белую тень дать ей попить, но у нее пропал голос.

Мать рассказывала Богу то, чего она, строго говоря, не могла знать. Дорте сидела с ней в кровати и была гораздо меньше, чем на самом деле. Маленькая, как кукла. Голос у матери был странный, не такой, как всегда. Мать стыдилась ее. Мать рассказывала Богу о Ларе, которая уехала в Москву, чтобы открыть там пансионат. Но не о Томе, который сидел в тюрьме. Каждый раз, когда Дорте делали укол, мать переставала молиться. Поэтому она никак не могла перечислить Богу всех, кого обычно просила защитить. Мать была не такая, как прежде. Она как будто не понимала всю серьезность их положения. Почему–то там оказались кожаные сиденья автомобиля. Кожа была испорчена водой. Сперва она сделалась твердой, как картон, потом раскрошилась. Это точно. Сколько клиентов ей придется обслужить, чтобы возместить убытки? Наконец мать, кажется, перестала обманывать Бога.

— Пресвятая Матерь Божия, — сказала мать, обращаясь теперь к Богородице. — Ведь Ты знаешь, как трудно найти хорошего клиента! Поэтому было бы хорошо, если бы Ты объяснила ему, что мы не можем заплатить за эту кожу. Нет, он был даже обходительный, поэтому я и прошу Тебя о нем позаботиться. У него дрожали руки, и он был небрежно выбрит. Он был очень любезен.

Лунный серп купался в реке. Дорте искала что–то в траве, но не могла вспомнить, что она ищет. Потом она ощутила запах яичного крема и мелиссы. Мимо проплыло что–то теплое. Николай положил Лару в коробку из–под обуви и похоронил ее в песке. Она лежала, не двигаясь, с закрытыми глазами и короной Белоснежки на голове. На пупке поблескивало золотое колечко.

— Лара! Ты умерла? — Дорте хотела вынуть ее из коробки и заставить проснуться. Но лицо Николая было таким бледным, что она поняла: будить Лару не следует. Через мгновение он исчез вместе с коробкой и всем остальным. А берега с профилем кивающего лунного серпа опрокинулись в реку.

— Как это случилось?

Дорте открыла глаза, свет был беспощаден. Белая фигура стояла у штатива, вернее у маленькой металлической виселицы. К виселице был прикреплен прозрачный мешок с резиновой трубкой. Белая фигура оказалась женщиной и обращалась к Дорте. Теперь она подошла поближе. Ее лицо расплывалось, словно гипс, который никак не мог затвердеть, и два стеклянных шарика неопределенного цвета перекатывались туда–сюда.

Дорте пошевелила губами, но челюсти отказывались двигаться. Из мешка через трубку капала какая–то жидкость. При виде ее Дорте захотелось пить. Они, конечно, привязали ее к кровати резиновыми трубками. Виселица накрепко присоединялась к руке, и что–то было воткнуто между ног. Шевелиться ей было больно. Из–под одеяла виднелась трубка, соединенная с другим мешком, висевшим на кровати.

Было бесполезно даже пытаться вспомнить, как она попала сюда или кто был этот клиент. Если бы сестра вышла, Дорте попыталась бы ощупать себя, чтобы понять, что с ней и может ли она встать с кровати.

Она не была уверена, что все это происходит в действительности, а не во сне. Однако яркий свет проникал даже сквозь закрытые веки. Сквозь беспорядочное сплетение кровеносных сосудов она видела мешок, из которого капала жидкость. Значит, это все–таки больница.

Что–то царапнуло пол, кто–то толкнул кровать так, что Дорте вздрогнула. Стул подвинули к кровати совсем близко. Привязанное запястье напряглось. На легкую боль не стоило даже обращать внимание. Вскоре кто–то взял ее за свободную руку. Чужое тепло и сухая кожа приникли к ее руке. Когда Дорте открыла глаза, рядом сидела женщина и смотрела на свои часы.

— Тебе не надо много разговаривать. Скажи только, как ты себя чувствуешь.

Но Дорте не позволила себя перехитрить, она не ответила. Лишь закрыла глаза и попыталась глотнуть. Казалось, что кто–то прошелся по ее горлу маминой польской теркой.

— Мы хотели бы знать, сможешь ли ты сегодня немного поесть?

Дорте не ответила. Ее мучила жажда. Хотелось смыть изо рта привкус свинца. Она осторожно провела кончиком языка по сухим, шершавым, как оберточная бумага, губам. Кто–то выжал ее и теперь сушил над газовой плитой.

— Еще нам хотелось бы узнать, как тебя зовут… Поможешь нам?

Дорте открыла рот, чтобы, если возможно, ей дали попить или хотя бы чем–нибудь смазали губы. Сестра обратила на это внимание, оторвалась от своих часов и что–то записала в блокнот.

— Человек, который привез тебя, сказал, что ты понимаешь по–норвежски…

Был соблазн ответить сестре или просто кивнуть головой, лишь бы ей дали напиться. В комнате потянуло свежим воздухом, словно одновременно открыли оба окна. Это было так приятно, что Дорте задремала. Несколько раз она слышала чей–то разговор, но не была уверена, что это происходит в действительности.

Дневной свет резал глаза. Пусть они лучше не знают, что она проснулась. А то опять начнут ее расспрашивать. Сумка! Она по–прежнему лежала возле открытой тумбочки. Соседняя кровать все еще стояла пустая. Странно, что столько времени ей не понадобилось в уборную. Кто знает, как она с этим справится. Неожиданно Дорте увидела, что на нее надета рубашка, похожая на отцовскую пижаму. От этого она заплакала. Потом положила удобнее руку с резиновой трубкой и закрыла глаза. В конце концов она перестала плакать, но слезы еще слабо сочились из глаз, как вода из крана с прохудившейся прокладкой.

О времени Дорте ничего не знала, потому что у нее не было с собой Лариного будильника. Отцовские часы у нее забрали и положили на тумбочку. Едва ли они стали работать, побывав в реке.

Какие–то люди вошли и склонились над нею. Их было двое, они разговаривали так, словно она уже умерла или была невидимой.

— Тот человек уверял, что она понимает по–норвежски! Но непохоже. Иначе мы бы уже поговорили с ней, — сказала сестра.

— А какая его роль во всей этой истории? — спросил низкий женский голос.

— Не знаю. Ее принимала не я.

— Он что, родственник, знакомый, любовник?

— Он не представился, когда привез ее. Сказал, что припаркует машину и вернется, но не вернулся. Вот и все, что мне известно о том, как она к нам попала. Организм сильно обезвожен, сама вся мокрая и вообще в ужасном состоянии. И все время кричала. Мы дали ей успокоительное. Похоже на нервный срыв. Теперь, я думаю, ей уже лучше. А тот человек просто хотел от нее избавиться. Она беременна. Не знаю, из какой она среды, но в сумке у нее и плеер с музыкой Баха, и крем–смазка для влагалища.

— Привет! — произнес тот же низкий голос так близко, что Дорте почувствовала на лице дыхание незнакомой женщины. Но она не ответила, и когда та похлопала ее по руке — тоже.

— Как его могли отпустить, не узнав фамилию и адрес? Непростительная халатность!