Война затишья не любит - Алескендер Рамазанов

– Интересный чай у святого? С травкой? – спросил Белов, чувствуя легкое головокружение.

– Ну, не без этого, наверное. Не кури, пока опьянение не пройдет.

– А ночь у подножия – это к чему?

– Не знаю. Они любят загадки. Но красиво…

Напутствие пира Белов вспомнил через сутки, когда в ночной тьме, у подножия Хабуробада, на дороге встретил колонну танк дружественной армии Таджикистана. Экипажу был дан приказ стрелять по колонне, если та попытается продолжить движение. Якобы была информация о том, что в колонне среди беженцев есть боевики оппозиции. Конечно, можно было сжечь этот танк, но в Лангаре у местных стояла батарея гаубиц, минометы и батальон осатаневших от неудач и голода вояк молодой демократической республики. Знатная могла получиться бойня. А так, свернули с дороги и расположились у подножия горы. Ночь эта действительно показалась длинной.

На Памире после этого Белов бывал еще не раз. С Астмановым и без него. Но ни Исмаила, ни пира больше не встречал. Местные жители как-то неохотно говорили, что можно их увидеть зимой в горных селениях, у границы.

– Учитель, вы тогда, в Кундузе, ушли все. Семнадцать лет, и никаких известий, надежды… – Астманов опустился на колени и глубоко вздохнул, пытаясь выразить словами главное, но Сеид-ака предупреждающим жестом положил руки на его плечи.

– Сейчас ты думаешь, что тебя оставили одного, бросили. Что твои жертвы никому не нужны? Это неправда. Ты шел своим путем, боролся со своими страстями, жертвовал за себя. И стал тем, кто есть. Не торопись. Ты думаешь, я знаю, чего хочет тот, кто тебя незримо хранит? Нет. Никто не знает. Только ты и Он. Так заведено на свете. Мы все так живем.

– Учитель, где же справедливость? То, что я вынес из Сары-тепа, сегодня приносит, может быть, горе людям.

– Э, Алиша, неужели пандиты Читрала не убедили тебя, что сила не в реликвиях Арианы. Это для молодых. И ты был таким.

– Я не успокоюсь, пока не найду дорджи, – поднял голову Астманов.

– Без тебя дорджи просто камень. Загадочный, красивый, порой своевольный, но камень. Ищи. Круг замыкается. Я бы мог сказать: иди с нами сейчас. Новый избранный начнет твое дело. Вижу, что не пойдешь. А вот когда будет близок срок – все устроишь сам. И все получится.

– А четки? В чьих они руках?

– Хорошо, что не в твоих. Они не приносят счастья. Если я скажу, что десятки пытливых людей лишились ума, пытаясь повторить структуру шаров на сложнейшем оборудовании, тебя это утешит? Если ты их встретишь – пожалей, – они обоняют розу за стеклом. Ты все еще хочешь помочь предвидением и скрытым оком? Играй на своей дудке.

Астманов вздрогнул. Значит, эта чертова флейта не совпадение?

– Играй, – добродушно засмеялся Сеид-ака, – поможет ли? Поверят? Хочешь стать военной Кассандрой? В годы духовной смуты предсказатели в цене!

– Я найду дорджи, – твердо повторил Астманов. – И принесу ваджру туда, где мне будет сказано, зачем я был избран, зачем мне эти небесные мелодии и сны, похожие на казнь!

– Твой выбор, – примирительно кивнул старик и приподнялся с низенькой резной скамейки.

– Учитель, еще два вопроса. Я ведь долго не увижу вас! Исмаил – Хайр? Он помнит что-то из прошлого? Кабул. Золото, гостиницу?

– Помнит. Но это было с другим человеком. В другом мире. Ты и сам это понимаешь. Разве ты помнишь ласку матери в своем младенчестве? Но это было частью твоей жизни и осталось ею.

– Да, простите. Я все время чувствовал вину перед ним.

– Он мудрее тебя, хотя бы потому, что сумел обуздать желания. Смотри, это опасно, чувство вины может стать виной.

– Сеид-ака, а мой друг? Он дорог мне. Вы с такой печалью посмотрели на него. Скажите, что вас обеспокоило?

– Хочешь, он уйдет с нами, как ушел когда-то Хайр?

Астманов вскочил:

– Нет! Прошу вас, учитель. Это молодой ученый, честный и смелый человек. Он знает свою дорогу.

– Да-да. Все верно. И это короткая дорога побед. В его душе – буря. Поверь, он ходит по краю пропасти. Правда – клинок, слово – стрела, вопрос – выстрел в упор. Хлеб, вино, все соки жизни рождают в нем только одно – призыв к сражению. Останови его, если желаешь другу людского счастья: любви, дома, детей. Но тогда это будет другой человек. Успокойся, я же сказал, что чувство вины может неожиданно стать виной – демоном из небытия, и против него бессилен человек, ибо вымысел правдивее истины. Будь рассудителен – он обманывает смерть благодаря старым друзьям, чтобы найти новых врагов. Сколько жить такому человеку в вашем мире?

В начале 90-х, под самый развал Союза, Астманов около года промаялся дурью в Легнице, в старом немецком коттедже. Расписывал в окружной газете боевую учебу Северной группы войск, вымирающей от предательства, воровства и пьянства. И вот в один из дней на узкой кухоньке, варя пайковую гречку, обнаружил на газовой трубе бамбуковую палочку. И почему-то захотел сделать из нее флейту. Делал же из зеленых побегов клена свистульки в пионерлагере! Раскаленным гвоздем прожег дырки в бамбуке, вырезал полулунное отверстие, срезал наискосок кончик и долго мучился, подбирая размер щели для свистка.

Но инструмент не получился! Флейта ни свистеть, ни хрюкать не хотела. Ну и ладно. Зато два часа прошли в деятельном труде. Пора было идти в редакцию, посмотреть на очередной номер, где шла его статья о том, что сердце Михаила Илларионовича Кутузова похоронено не в соседнем Болеславце (Бунцлау), а в Казанском соборе, в серебряном сосуде, а памятник «храброму солдату Наталочке» – могила рядового Наталочко. Там вся земля историей дышала! Как в Израиле.

По пути в редакцию Астманов вдруг обнаружил солидный магазин музыкальных инструментов. Надо же, год мимо ходил – не замечал, даром что рядом с пивной. Зашел, уже зная, что будет искать. И увидел – розовую пластмассовую флейту. И цена была подходящей. Занял денег у бухгалтера Галины (золотая женщина!) – и купил.

На удивление быстро научился играть «Крейсер Варяг», «Мы победим», «Ноченьку», а также польский гимн и марш афганских коммандос. Последний у него в печенках с Кабула сидел: глупейшая мелодия, но впечатляла своей простотой. Да, еще «Солдатушки, бравы ребятушки». И все. Дальше дело не пошло. Но на все попойки он уже ходил с инструментом. А когда выдали очередное жалованье, то купил настоящую блок-флейту-сопрано, из груши точенную. С замшевым футляром, шомполом для чистки и баночкой вазелина для смазывания кончиков пальцев.

Флейта эта, фирмы «Музима», здорово помогала, хотя бы тем, что вводила в неистовство редактора газеты, и он был не прочь предоставлять Астманову свободный график работы. А как разливался чистый звук по гулким коридорам старинной немецкой казармы, где разместилась редакция. Песня!

Категорически играть на службе Астманову запретили после торжественного акта ликвидации Коммунистической партии в армии. Происходило это так. Руководство со скорбными лицами собрало всех в большой пустующей комнате, изображавшей еще «ленинский уголок», и розовощекий полковник, еще из политуправления группы войск, стал возвращать учетные карточки членов КПСС. Да их многие и в глаза не видели. Святая святых! А тут – возьмите, пожалуйста. Взял и Астманов. Силы небесные! Да в нее с 1973 года никто не заглядывал. По этой карте он еще был студентом сельскохозяйственного института. Дальнейшие действия вряд ли были им осознаны, но совершались с удовольствием. Отстегнув «уши» кепки, он нахлобучил ее на манер немца, замерзающего под Сталинградом. А затем, достав согретую на животе флейту, торжественно, в миноре, задул «Ах, майн либер Августин». Собрание зашлось в истерическом хохоте. Торжественность момента была смята. Карточку Астманов разорвал на глазах у политуправленца и бросил на бетонный рубчатый пол.